Я не уловила момент, когда Люда Цахер поднялась, оказалась за моей спиной и задышала мне в ухо, поэтому вздрогнула, услышав тихий, но различимый шепот, проникающий в самое мое нутро. Я едва не потеряла связь с музыкой, но удержалась, потому что на мои плечи опустились руки, и как будто повели меня по незнакомым водам. Едва ли я бы смогла повторить, произнесенные мне в полумраке комнаты интимные слова, едва ли мне нравилось чужое, грубое, хотя и едва сдавливающее прикосновение длинных пальцев. Но что-то происходило и это что-то ломало неведомые ранее замки моей души, выпуская какую-то сверхчеловеческую силу, заставляя играть по-новому, волнительно, невероятно эротично и пронзительно, но, в то же время, отдавая дань Шопену и его эпохе. Я играла так, как хотела Люда Цахер, я играла бездумно, безвольно, с какой-то сшибающей всё и вся силой. Я теряла себя и приобретала себя новую. Я перерождалась, отдавала и брала, училась и пропускала через свою душу чужую. Настоящая жестокость заключалась в неспособности к отторжению инородных элементов, которые становились частью меня и в бессознательности по отношению к музыке.
Я остановилась, тяжело дыша, с колотящимся сердцем и безумным взглядом и не смела повернуться к виновнице моих новых чувств, которая стояла позади. Ее темная тень угнетала меня, как и само ее присутствие. Она как будто бы прошлась по мне катком, чудом оставив в живых, подчинив и заставив делать то, что она хочет.
Тем временем всё такая же спокойная и безучастная Люда Цахер прошла к одному из высоких деревянных шкафов со встроенными стеклами, сквозь которые виднелось бессчетное число томов с нотами, некоторое время что-то сосредоточенно искала. Вернувшись с маленькой стопкой, она первым делом поставила передо мной второй том ХТК Баха, открыла на нужно странице и принялась разбивать в пух и прах каждую ноту и каждое неправильно действие.
– Это никуда не годиться, темы не выделяются, одновременное звучание ни к черту, ты теряешь мысль, и совсем не следишь за динамикой. Детка, здесь написано «пиано», а не «сдохнуть»! Интермедии у тебя безликие и скучные. Я почти заснула на второй части сонаты. Ты точно не перепутала слушателя? Мы не в доме культуры, девочка, здесь нет вечно восторженных людей. Что за примитив фразировки, такое чувство, что ты никогда не слышала, как исполняют эту, бесспорно, популярную вещь. Шопена ты чувствуешь, но совсем не думаешь головой, а одними чувствами доедешь только до ближайшего туалета, где и можешь испустить эти шумы в самое нутро унитаза, потому что больше это ни на что не годиться…
Она продолжала долго, заставляя меня сникать и понимать, что никогда я еще не была более близка к пониманию ничтожности своих стремлений. Что я, самоучка, хотела кому-то доказать? Почему повелась на пару восторженных отзывов тех, кто был далек от музыки? Зачем не слушала родителей и брата?
Это длилось недолго, а после своей разбивающей меня на части речи женщина замолчала и, как и прежде, уставилась на меня тяжелыми глазами.
Я поднялась и скрылась от нее и своего стыда завесой волос.
– Я пойду, – едва слышно произнесла я и сделала несколько шагов в сторону двери.
– Если хочешь хоть что-то из себя представляясь, вкалывай, как проклятая. Только слабаки жалеют себя. Никогда не давай себе спуску. И помни, что нет предела совершенству. Можешь идти, – она отвернулась, показывая мне, что я больше не представляю ровным счетом никакого интереса.
На улице было облачно и прохладно, почти также, как на душе. Лавочка приняла мою одинокую фигуру, скрючившуюся и затравленно уставившуюся в пустоту. Северский обещал забрать меня через час, но было еще слишком рано, и до его приезда мне предстояло взять себя в руки, чтобы не показать жалкой и уничтоженной, и загнать вглубь себя съедающие меня мысли и не показывать боли.
Однако машина подъехала почти сразу, а из нее, к моему удивлению, вышел совсем не Северский, а какой-то безликий дяденька в костюме, скорее всего водитель; приглядевшись, я поняла, что машина, хоть и была похожей, но всё таки принадлежала совсем не Марату. А мужчина, тем временем, приблизился ко мне и заговорил.
– Зинаида Шелест? – вопросительная интонация заменила непоколебимое утверждение, однако, он молчаливо дождался моего едва заметного кивка, и лишь потом продолжил, – Прошу вас, следуйте за мной, – указал он на машину, которая вызывала во мне лишь чувство опасения. Если ее прислал Северский, то почему не написал об этом; если же нет, то вставал вопрос о том, в какую сторону кричать караул, и смогу ли я запомнить номера прежде, чем окажусь в непроницаемом салоне?
– Вы от Марата? Если нет, тогда объяснитесь, – встала я напротив мужчины в позу, с надеждой, что он понял по ней, что я не собираюсь сдаваться просто так.
– Девушка, – улыбнулся он тонкой профессиональной улыбкой, – Не бойтесь. Один очень серьезный человек хочет с вами поговорить. Никто не собирается тащить вас силой, но я надеюсь на ваше благоразумие и понимание, – он добродушно мотнул головой и посмотрел на меня непроницаемыми глазами, эмоции в которых душились всё то время, что этот человек проводил на работе.
И я, точно укушенная безропотностью, с некоторой долей любопытства последовала за ним, даже не пытаясь убеждать себя, что так поступают только наивные глупышки из кинематографа. Потому что, когда всё идет не по плану, жизнь становится самым настоящим фильмом, и ты перестаешь завидовать любимым героям, которым, оказывается, не так-то и легко переносить в одиночку страдания. Это красиво только в рамках экрана, когда кадры сменяются слишком быстро, чтобы успеть заскучать, а на смену им приходит негаданное счастье. На деле, только эта опасность и может на некоторое время спасти тебя от горя, поэтому ты, даже не зная наверняка, что с тобой ничего не случится, всё равно идешь ей навстречу.
А потом, спотыкаясь о собственное любопытство, недоверчивым взглядом смотришь на Бориса Демидова, и не веришь своим глазам.
– Привет, – необычайно дружелюбно скалится акула бизнеса и хлопает рядом с собой ладошкой, – Присаживайся, Зина.
И в то время, как один из самых именитых бизнесменов города ведет себя, как мой старый добрый дядюшка, что никак не вяжется с его дорогим костюмом, парфюмом, водителем и прочим, я мысленно, и, скорее всего, даже внешне, недоумеваю и ошокирываюсь. Словосочетание «очень серьезный» не до конца описывает явление в лице Бориса Демидова но мою голову. А то, с каким интересом он на меня смотрит, и вовсе попахивает шоу «необъяснимо, но факт», или чем-то подобным.
Благородное лицо, которое смотрит на меня, едва я оказываюсь в салоне, кажется смутно знакомым и до боли на кого-то похожим своими аристократическими чертами. И чуть позже до меня доходит, что передо мной отец Васи, моего бывшего парня, который, как он сам сказал в последнюю встречу, был решительно настроен меня вернуть.
Слишком решительно, как по мне. Я и не предполагала, что парень осмелится на такой отчаянный шаг, как обратиться к собственному отцу, чтобы силой его влияния склонить меня к желаемому результату.
– Ну, давай знакомиться, меня зовут Борис Дмитриевич, – протянул он мне руку, которую пришлось пожать, попутно отвечая; было достаточно странно представляться друг другу, поскольку мы и так знали эту информацию. Но официальная часть также важна для разговора, как тамада для свадьбы – что-то должно разогреть людей и приготовить их к последующим шокирующим событиям.
