– Она в вашем театре умудрилась завязать шуры-муры с этим вон, блондином смазливым, – кивнул он в сторону одного из актеров, молодого красивого парня. – Говорил я ей – дура! От этих актеров только и жди, что беды, – Дмитрий никак не отреагировал на едкое замечание, – нет же, «люблю, жить не могу, до гроба»… да три ха! Теперь вот рыдает в десять ручьев, потому что час назад застукала его в гримерке с одной из местных, – он некультурно выразился и хмыкнул, – артисток!
– А с нотами что? – спросила я.
– Да пока они там скандалили, на них какие-то бутыльки попадали, я черт знаю, что за смеси! А она их тут раскидала пришла, мол, смотрите, какая я разнесчастная, – сурово, но с долей заботы посмотрел он на Катю, которая расстроено вытирала глаза и понуро кивала, соглашаясь с определением «Дура».
– Ясно, – нахмурился Дмитрий. – А что с этим? – кивнул он на сцену.
– Мы когда пришли, тут уже все так было, так что не в курсе! – развел руками Коля, а вторая скрипачка закивала, подтверждая его слова. – Думаете всё, спектакля не будет? – спросил он у нас.
Я неопределенно пожала плечами, а Дмитрий сказал:
– Сначала нужно выяснить, что случилось с декорациями и почему актеры не готовы исполнять роли, а там уже решать.
Коля кивнул и вернулся к попыткам всучить горе-влюбленной воду.
Пришлось нам с Дмитрием снова пройти мимо раздосадованной Лолы Рубинштейн и подняться на сцену, чтобы дособирать главную и самую большую часть пазла, которая и представляла, к тому же, всю проблему, потому что, если скрипачку еще можно как-нибудь привести в чувство и заставить играть, пусть и по испорченной в порыве злости партии, то что делать с совершенно не готовой к спектаклю сценой и актерами, было не ясно.
– Эй, молодежь! – обратился Петрушевский к ближайшей парочке и поманил их рукой. – В чем дело? Почему на сцене такой бардак? И с какой стати вы до сих пор не одеты? Что за саботаж?
– Вы так говорите, как будто это мы виноваты, – сморщилось лицо того самого смазливого блондина, по совместительству, страстного любителя женщин. – Между прочим, мы пришли, как и положено, заранее, чтобы подготовиться, грим, костюмы, всякое такое, – он нервно дернул плечом, как будто вспомнил неприятное событие. – Но в гримерке нас ждал сюрприз – все заготовленные наряды были изодраны, а может быть, их ножом порезали каким, черт знает, – нахмурился он, а мы удивленно уставились на него и его спутницу, которая мрачно кивала рядом, – а косметические наборы были разбросаны по полу, ну знаете, как будто там случилась большая истерика, или нервный срыв – у меня так мать громила посуду на кухне, когда была не в настроении, тарелки на целую кучу осколков разлетались! – вспомнилось, что когда-то я слышала истории про то, что этот симпатичный парень был сыном известной своими эксцентрическими выходками актрисы, муж которой частенько изменял ей, а она, безуспешно, раз за разом, пыталась уйти от него, но что-то, видимо любовь (в извращенном ее проявлении), заставляло ее возвращаться. – Это еще ладно – потом мы пришли сюда, – он сделал широкий жест рукой, как будто пытался обнять воздух, – и обнаружили грандиозную разруху. Вам повезло – мы частично прибрались, так что всё выглядит более-менее… Но костюмы не спасти, это факт, к тому же за такое короткое время! – он кинул быстрый взгляд на часы и хмыкнул. – Накрылось шоу Лео!
– Накрылось, – вздохнула без особой грусти девушка рядом с ним.
– И никто ничего не видел?
– Мы отправили нашего светорежиссера камеры глянуть, если они работают… Ждем, – он говорил так, словно сомневался в успехе этой затеи. И, надо сказать, небезосновательно – если судить по общему плачевному состоянию театра, работающие камеры были бы здесь таким же уникальным явлением, как улитки в моем меню или кислотный дождь в декабре.
Но мы ошиблись, потому что спустя буквально пять минут, в зал влетел тот самый светорежиссер и с самым загадочно-удивленным выражением на свете быстро направился к нам. Все скучились вокруг него в ожидании грандиозной, судя по его возбужденному лицу, новости.
– Ну что, работают? – бросил вопрос кто-то из толпы.
– Еще как! – подтвердил он. – И там такое! – он сделал многозначительную паузу, недаром, что в театре работал. – Там Лео, это всё он! Не один, а с каким-то неизвестным человеком! Ворвались среди ночи, даже ближе к утру, сначала по сцене ходили, громили тут всё, долго, я бы сказал, азартно, а потом ушли в сторону гримерок – там камер нет, но, думаю, что цепочка выстраивается ясная!
– Врешь!
– Не может быть!
– Да ладно!
Со всех сторон доносились удивленные и недоверчивые возгласы, а я ушла в сторону и задумчиво смерила взглядом упавший макет замка.
В то, что в подобном вандализме виноват Лео, верилось с трудом. Это как если бы вдруг кто-то в одночасье пришел в театр, увидел разгромленный рояль и узнал, что это моих рук дело, – в общем, что-то близкое к категориям «чушь» и «небылица». Нельзя просто так, ни с того ни с сего испортить собственное любимое детище, которое на твоих глазах взращивалось, превращаясь из гусеницы в бабочку. Если ты, конечно, не сошел с ума. Но судя по его голосу, он мало того, что был в трезвом уме, так, к тому же, не помнил ничего из произошедшего.
Однако, последующая авария, в которую Лео так «неудачно» попал после этой ночи, в течение которой он, если верить камерам, даже близко не предавался крепкому сну, наводила на тревожные и пугающие мысли, что эти события были как-то связаны.
Но чтобы это выяснить, нужно было, для начала, поговорить с самим Владленским.
Только это все не отменяло того факта, что приближалось время спектакля, и вот-вот должны были появиться первые зрители. Мадам Рубинштейн даже отдаленно не прониклась произошедшим, печалясь исключительно о своей участи и даже не подумав о том, чтобы позвонить приглашенным и отменить этот вечер, или, на худой конец, перенести его в какой-нибудь ресторан или любое другое социальное место, решив, видимо, вместо положенной комедии, устроить монодраму с героиней в собственном лице на фоне мрачной атрибутики, в хаосе наваленной на сцене.
Я как раз думала о том, чтобы подойти и посоветовать «даме в красном» что-то предпринять, как ко мне подошел Дмитрий.
– Она так расстроена… – кивнула я в сторону Лолы Рубинштейн.
– Я бы сказал – озабочена проблемами собственной значимости, – улыбнулся он.
– А мне она понравилась… Чудаковатая, немного эгоцентрированная, но в глубине души добрая и желающая исключительно счастья для своего сына! Не ее вина, что она скована рамками общества и, видимо, воспитания.
– Решить проблему можно и без декораций и дурацкого сценария! – загадочно улыбнулся Дмитрий, а я озадаченно посмотрела на его светящееся таинственностью лицо – точно проглотил бермудский треугольник, такой же непонятный, но манящий именно этой непонятностью. – Нужны лишь свечи, приглушенный свет, хорошие стихи и одна замечательная пианистка, – многозначительно поднял он брови и терпеливо подождал, пока я обмозгую и оценю его замысел.
