Я зарделась от комплимента, несмотря на то, что Дмитрий все-таки ушел от ответа, сделав это ненавязчиво и красиво. Значит, личное. Впрочем, как и у меня.
– Однако, там что-то творится! – внезапно посмотрел он в сторону зала, и мы поспешили по длинному коридору к источнику шума, которым становился все громче, по мере нашего приближения.
До спектакля оставалось от силы минут сорок, но, кажется, творившийся на сцене беспредел, требовал многочасового труда по привидению его в более-менее презентабельный вид. Мои брови поехали знакомиться с макушкой, а глаза по-рыбьи выпучились, и я не знала, какая из сторон представшей картины поразила меня больше всего и кому идти помогать в первую очередь.
А то, что помощь была необходима, было таким же неоспоримым фактом, как и то, что Иоганн Себастьян Бах был непревзойденным мастером полифонии.
Возле рояля, сидя на черной табуреточке и положив свой инструмент на пол рядом, горько рыдала альтистка, раскрашивая лицо черными импрессионистическими разводами туши. А перед ней были в поэтическом беспорядке разбросаны странички напечатанных нот, заляпанные странными разномастными пятнами сомнительного происхождения, которые пошловато загромождали красивую нотную линию. Над альтисткой склонился скрипач и безуспешно пытался ее успокоить. Вторая скрипачка тоже выглядела уныло-раздосадованной и мрачно взирала на собственную скрипку в руках, и как будто раздумывала, то ли ей сыграть что-нибудь эдакое, заводное и разнузданное, чтобы развеселить народ, то ли разреветься и уйти. И только виолончелист с потрясающей невозмутимостью стоял у стенки и лениво тыкал пальцем в экран телефона, периодически поднося ко рту сине-серебристую баночку рэд була.
Несмотря на то, что вчера все, хоть и достаточно скромные, декорации и вся мало-мальски подходящая бутафория были установлены на сцене под чутким руководством Владленского, сейчас не осталось даже мизерной доли гармонии в состыковке тех или иных предметов, которые, словно сговорились ночью, и решили перебраться куда угодно, лишь бы не оставаться на положенных им местах. Так, красивый, даже помпезный и вычурный, макет готического замка вдруг перевернулся, точно решил прикорнуть перед спектаклем; розовые фламинго, неведомо каким боком вообще затесавшиеся в это шоу, и пробившие себе дорогу не иначе, чем своим пошлым видом и не менее пошлым цветом, смотрели на всех надменно, стоя на закрытой крышке рояля; актеры, вместо того, чтобы щеголять в сценических костюмах и, уподобляясь фламинго, с надменностью глядеть на всех своими ярко разукрашенными лицами, растерянно бродили среди творящегося на сцене раздрайва и больше напоминали скользящих теней, чем персонажей предстоящей комедии а-ля «Свадьба Фигаро» и это не считая того, что перед сценой с разнесчастным видом носилась коротконогая женщина средних лет в красном костюме с кокетливым вырезом на юбке, гладко уложенными волосами и ярко накрашенными глазами, томно вздыхающая и то и дело останавливающаяся, чтобы обмахнуть себя черной шляпой с большими полями и фиолетовым пером, в основании которого покоился большой искусственный камень.
Мы с Дмитрием удивленно застыли и переглянулись, а потом, не сговариваясь, направились к незнакомке в красном, чтобы прояснить для себя суть, если она вообще была объяснима, в чем я сомневалась.
– Ох! – причитала она и вздыхала, отчего ее большая грудь, обтянутая тканью пиджака, трепыхалась, вызывая опасения, что сомнительно крепкая, как по мне, красная пуговка может не выдержать и прилететь кому-нибудь в глаз. – Ну как же так! Как же так! Что же теперь делать? Как все это объяснить? Всё насмарку, всё-всё! – грустно скривилась она, опустила брови и обмахнулась шляпой.
– Простите..., – обратился к даме Дмитрий, склоняя голову, – Не имею чести быть знакомым с вами…
– Я Лола Рубинштейн! – не дала ему договорить она, кидая на нас скользящий и воспаленный отчаянием взгляд. – Да-да, та самая! – добавила она, видимо, прочитав в наших глазах понимание, которого, впрочем, не было, по крайней мере, у меня. – Я заказчик этого спектакля и несчастная жертва возложенных на молодого преуспевающего Владленского рухнувших в одночасье надежд! Весь свет… вся элита… как же так! Что же мне делать!? – риторически вопрошала она, обращаясь ко всем разом.
– Позвольте, – снова обратился к ней мужчина, – меня зовут Дмитрий Петрушевский, и я тоже сегодня должен исполнять роль… должен был, по крайней мере, – метнул он сомнительный взгляд на сцену. – Не составит ли вам труда объяснить, что здесь произошло? Мы с Зиной, – кивок в мою сторону, – Только что пришли и находимся в некотором смятении от того, что творится.
– Ах, Дмитрий, – театрально махнула она рукой, – если бы я знала! Я сама совершенно случайно прибыла сюда раньше назначенного срока, потому что провела у парикмахера меньше времени, чем планировала, и надеялась застать всё в полной готовности, однако… Это ужасно, просто настоящий кошмар! День рождения моего Яшеньки, весь свет… такие важные люди…! Такой позор! Горе мне! – она прижала шляпу к большой трепещущей груди и с тоской глянула на сцену, как будто надеясь, что все происходящее колдовским образом исправится, и примет нормальный вид.
– То есть, что произошло, вы не знаете? – решил уточнить Дмитрий.
– Меня больше волнует, что произойдет, когда узнают о том, что вечер Лолы Рубинштейн, приуроченный ко дню рождения ее сына, потерпел фиаско!
– А вы не спрашивали у присутствующих, о причинах, кхм, такого странного положения?
– Ах, Дмитрий, стоит ли узнавать ответ на то, что всё равно не исправить? К тому же я ждала, что Леопольд лично будет руководить процессом… О, как я заблуждалась в нем! А ведь такие замечательные отзывы слышала, хорошая знакомая мне его посоветовала, как молодого и подающего надежды молодого человека, не стянутого рамками консерватизма, готового на любые эксперименты и открытого для новых идей…
– Он в больнице, – видимо, дамочку никто не просветил на этот счет.
– Что вы говорите? Но как же? Ведь спектакль… Ох, за что мне такая беда на голову?! Бедный мой Яшенька! – почему-то мне подумалось, что «Яшенька» едва ли жаждет побывать на шоу, устроенным мамочкой, скорее для показа собственной значимости в мире, где она вертелась, чем для сына. Хотя, кто разберет этих странных людей..?
– Дела…, – протянул Дмитрий и пошел по направлению к плачевно выглядящему струнному квартету. Я семенила следом, не желая упускать подробности, не меньше Дмитрия озадаченная происходящим, так как разговор с неизвестной мне, но, видимо, известной в определенных кругах Лолой Рубинштейн, не пролил никакого света на предвосхищающие ситуацию события.
Альтистка, которая рыдала, и которую, как я узнала раньше, звали Катя, к нашему счастью, переходила в стадию успокоения, которая лишь изредка нарушалась резкими непроизвольными всхлипами и одиночными слезинками, вряд ли способными еще больше испортить когда-то искусный, а сейчас некрасиво поплывший по лицу макияж. Скрипач Коля всё также суетился над ней, то поглаживая ее плечи, то присаживаясь перед ней на корточки и пытаясь всучить стакан с водой, который она упрямо отталкивала рукой. Заметив наши вопрошающие взгляды, он как-то устало вздохнул и пояснил:
