Для этого автора разделение философов на старых и новых не имеет принципиального значения. Куда важнее для него другой критерий – опора на «principiis rerum naturalium», основанный на трех когнитивных способностях (разум, воображение, ощущение). В зависимости от преобладающей опоры на ту или иную способность Дю Гамель выделяет четыре рода философов. Первый (Пифагор, Платон и вообще большинство античных философов) опирается на разум и устанавливает первые принципы вещей, которые невозможно выявить, пользуясь воображением или ощущениями. Второй (Аристотель и его последователи) устанавливает принципы, которые также недоступны ни чувствам, ни воображению, предаваясь философствованию в чистом виде. Третий (Демокрит, Эпикур, Декарт и др.) опирается на воображение и устанавливает «простейшие принципы тел». Наконец, четвертый (Фалес и др.) опирается исключительно на чувства. Как подчеркивает Дж. Пиайа, Дю Гамеля интересует не столько противопоставление древних и современных философов, сколько сравнение доктрин Платона и Аристотеля. По этому пути вскоре пойдет Р. Рапен.
Рене Рапен питал склонность к древним авторам, полагая, что знакомство с их сочинениями развивает вкус и способность здраво рассуждать. Он и сам писал латинские стихи, заслужив прозвище «второго Феокрита». Поэтому и его «Размышления о философии древней и новой» (1676), а равно и «Сравнение Платона и Аристотеля» (1671) представляют собой скорее исторические сочинения, нежели теоретические трактаты. «Сравнение» содержит историю платонизма и аристотелизма, однако симпатии Рапена на стороне римлян, чья литература, на его взгляд, превосходит греческую. Рапен был убежден в том, что отстаивать античную философию (и в частности, аристотелизм) – значит отстаивать христианство. В этом был свой резон, ведь в XVII в. критика аристотелизма была во многом критикой церковной доктрины. Так что и выступления Рапена против «новых» были направлены против атеистов и либертенов. Этот иезуит полагал, что нужно быть прежде христианином, а уже потом философом, и что философии нужно учиться именно затем, чтобы стать лучшим христианином.
Впрочем, для Рапена одно не существовало без другого: христианская религия представлялась ему всецело разумной, так что и в философии он видел не опасность для нее, а средство интеллектуального возвышения, позволяющее человеку усовершенствоваться духовно. Так что философия «новых», порождающая сомнения в бессмертии человеческой души и отвращающая человека от сомнения, едва ли может считаться разумной. Самая разумная философия, на взгляд Рапена, это философия Аристотеля, обеспечивающая религию терминологией и дающая метод для размышления. А приспособление аристотелевской философии к нуждам христианства – величайшее завоевание человеческого разума.
Конечно, апология аристотелизма во второй половине XVII в. теперь выглядит как потворство реакционным силам, однако самому Рапену дело могло представляться несколько иначе. Он понимал ограниченность схоластического аристотелизма и выступал за высвобождение способностей человеческого разума. Однако ему претило модное сомнение во всем и бесцельное ниспровержение традиции. Подлинная философия, говорил он, не сводится к химическому эксперименту или к геометрической операции, но требует метафизического основания, которое было у «древних» и которого зачастую недостает «новым». Поэтому лишь хорошее знакомство с античной философией, особенно с Платоном и Аристотелем, позволит развиваться подлинной философии.
В своем «Размышлении о философии древней и новой» Рапен разделил всю античную философию на восемь школ. Наиболее проработанной частью в Рапеновых историко-философских сочинениях, таким образом, оказывается раздел, посвященный античной философии. Подобно Диогену Лаэртскому, Рапен, говоря о происхождении философии, не обходит вниманием ни орфиков, ни Заратуштру, однако он не смешивает с философией ни религию, ни житейскую мудрость.
Родившись в Греции и там же пережив свой расцвет, философия, по мнению Рапена, вскоре стала деградировать и уже никогда не смогла подняться до прежних высот. Напротив, она раздробилась на множество несогласных между собою школ, основатели которых руководствовались большей частью своим личным вкусом. Подробно говоря о схоластике, Рапен не уделяет такого же внимания ренессансному гуманизму, рассматривая его просто как ряд попыток ввести те или иные инновации – причем исключительно неудачных. Схоластика Фомы Аквинского и Дунса Скота со временем выродилась в бесплодный формализм. Такие люди, как Луллий, Кардано и Парацельс отдалились от философии и увлеклись алхимией и каббалой. Попытка же Рейхлина и Фичино оживить платонизм и пифагореизм, по мнению Рапена, оказалась неудачной.
Наконец, философия XVII в. представлялась Рапену каким-то лоскутным одеялом, хаосом разнообразных мнений, а вовсе не каким-то единым течением, образующим «новую философию». Галилея он считал самым замечательным мыслителем своего времени и «отцом современной философии». При этом, говорит Рапен, хотя Галилей и создал современную физику, основал он ее на идеях Левкиппа, а свой метод заимствовал у платоников. Так что в некоторых отношениях Галилей просто копировал древних философов. Бэкон – философ темный, никогда не умевший добраться до сути вещей, а его «Органон» – не методическая работа, а собрание нелепых и ни на чем не основанных фантазий. Все, что он говорит, следует понимать метафорически, а буквального в его утверждениях ничего нет. Гоббс неубедителен и непостоянен, он говорит то как эпикуреец, то как перипатетик. Зато Бойль весьма обогатил философию своими наблюдениями. У Гассенди вообще не было ничего своего, если не считать красот его стиля; отчасти он следовал Галилею, а в основном – Эпикуру. На этом фоне довольно удивительным выглядит почтительное отношение Рапена к Декарту, которого он считает лучшим из новых философов. Хотя его система, говорит Рапен, не вполне оригинальна, а представляет собой смешение старого и нового, его физика превосходна. Правда, учение о cogito представляется Рапену несостоятельным. В общем, заключает он, нынешний век не дал мыслителей, которые могли бы сравниться с великими мужами древности.
Конечно, эту резкую отповедь критикам античной философии можно считать реакционным выступлением в рамках Контрреформации. Однако сам подход Рапена представляется довольно любопытным. Хочет он того или нет, но он пишет как автор Нового времени, и, несмотря на всю свою приверженность античной философской традиции, сам он оказывается одним из «новых» авторов, способных написать пусть не «всеобщую», но достаточно структурированную и критическую историю философии. Конечно, сочинения Рапена представляют собой смесь исторических сведений и его вольных оценок творчества древних и современных ему философов, и тем не менее, это уже не собрание анекдотов в духе Диогена Лаэртского, а настоящая история философии.
Кальвинист Пьер де Виллеманди (1636–1703), которого высоко ценил П. Бейль, был замечательным историком философии, хотя зачастую преследовал цели не столько научные, сколько апологетические. Этот автор выделил в истории философии три периода: «нарождающаяся философия» (от Каина до «варварских» философий и «школы друидов»), «юная философия» (от античных законодателей до греческих и христианских мыслителей) и, наконец, «зрелая философия». В свою очередь, второй период разделяется на три малых периода: «героический» (начинающийся с древних законодателей, занимавшихся, согласно Виллеманди, алхимией, астрологией, натуральной магией и т. п.), «мифический» («баснословный» или «поэтический») и, наконец, «философский», когда возникает множество школ. Эти школы подразделяются на три общие группы: догматические (перипатетики и стоики), акаталептические (Аркезилай и академики) и скептические (пирронисты). Эту схему Виллеманди заимствует у Секста Эмпирика, у которого ее взял Гассенди (Виллеманди ссылается на обоих). К тому же, в географическом отношении он считает возможным говорить об ионийской и италийской школах.
