24 августа 1948 г. Ульриха сняли с поста председателя Военной коллегии. Тогда же ЦК отстранил от должности ряд судей коллегии, в том числе Добровольского, В. С. Маслова, А. М. Орлова и Г. И. Юргенева. В постановлении ЦК о снятии Ульриха перечислялись «политические ошибки», допущенные Военной коллегией при рассмотрении жалоб по делам о «государственных преступлениях». Там повторялись прежние обвинения, что под руководством Ульриха Военная коллегия необоснованно смягчала наказания осужденным за особо тяжкие преступления, включая контрреволюцию и измену родине. В последней неудачной попытке продемонстрировать лояльность и сохранить работу Ульрих в день снятия написал Молотову на бланке Верховного суда. Уверяя, что в «политических ошибках» Военной коллегии виноват младший персонал, он советовал послать личные дела всех консультантов, секретарей и прочих технических работников Верховного суда в Министерство госбезопасности для тщательной проверки их политической благонадежности. Стоя на краю пропасти, он с нотками отчаяния призывал партию к беспощадной борьбе с «врагами Родины»: изменниками, шпионами, взяточниками и расхитителями социалистической собственности82.
Примечательно, что в течение по меньшей мере двух лет после снятия Ульриха прокуратура не прекращала искать доказательства получения им взяток. Эти неустанные усилия выставить Ульриха взяточником видны в протоколах судебных процессов и допросов, доступных ныне в государственных архивах. Судью Верховного суда В. А. Чурсину следователи заставили сказать, что она слышала, будто Ульрих брал взятки83. Как заметил на собственном процессе член Военной коллегии полковник В. В. Буканов (о чьей судьбе шла речь выше), в мае 1950 г. от него все еще добивались признания, что Ульрих замешан во взяточничестве. Буканов показал, что его шесть с половиной месяцев держали в одиночке, принуждая свидетельствовать против Ульриха, но он отказывался, поскольку ни о каких взятках Ульриху не знал. Следователи, осведомленные о ссорах этих двоих в прошлом, пытались воспользоваться их личной враждой, дабы получить компромат – «открыть ворота Ульриху», по выражению Буканова84. Давление на Буканова даже в середине 1950 г. в очередной раз подтверждает, что прокуратура, несомненно по указанию высшего партийного руководства, не оставляла намерения «замазать» Ульриха обвинениями во взяточничестве.
Несмотря на эти голословные обвинения и непрекращающиеся попытки Прокуратуры СССР найти компрометирующий материал, Ульриха так и не арестовали. Он умер 10 мая 1951 г. и похоронен на Новодевичьем кладбище – в последнем пристанище многих светил политического и культурного небосклона советского периода.
Заключение
Фактически свидетельств, что кто-либо в Военной коллегии Верховного суда брал взятки в рассматриваемый период, очень мало. Тем не менее реконструкция цепи событий в военных судах позволяет предположить, что Сталин, очевидно, решил провести ненасильственную чистку, убирая (и часто дискредитируя) ключевые фигуры Военной коллегии при помощи обвинений не в контрреволюционных, а в обычных должностных преступлениях.
Партийное руководство повело решительное наступление на взяточничество в московских военных судах, а затем сосредоточилось на дискредитации главных судей Военной коллегии, отчасти, думаю, потому что, по мнению Сталина, такие меры помогали реализации важнейших послевоенных политических и правовых приоритетов. Слабая кампания против взяточничества, развернутая летом 1946 г. (см. главу 5), наконец получила поддержку (и еще какую!), когда обвинения во взяточничестве коснулись учреждений военной юстиции. Дело о коррупции в военных судах Москвы, где главным фигурантом выступал явно весьма предприимчивый сотрудник среднего звена, послужило предлогом для продолжительной атаки на Военную коллегию. Прокуратура утверждала, будто работники коллегии берут деньги за смягчение приговоров по делам о пособничестве врагу, измене и других тяжких военных преступлениях. Можно представить себе ярость Сталина при мысли, что Военная коллегия Верховного суда, главный арбитр страны в делах о коллаборационизме и контрреволюции, пестует взяточников или терпит взяточничество среди своих кадров. Впоследствии похожая война со взяточничеством в ряде высших судов СССР была развязана в помощь осуществлению еще одной настоятельной послевоенной задачи – защиты государственной собственности и социалистического хозяйства, как будет показано в главе 8.
По словам Йорама Горлицкого и Олега Хлевнюка, Сталин неоднократно прибегал к особой стратегии: намечал фигуру, которую хотел опорочить или устранить, и дожидался подходящего предлога для удара. Хорошей иллюстрацией может служить дело второго секретаря ЦК КП Грузинской ССР М. И. Барамии. Пожелав искоренить предполагаемое взяточничество в руководстве республики в 1951 г., он использовал в качестве причины атаки рутинный доклад о взяточничестве в грузинской системе образования, который в другое время прошел бы мимо его внимания. Мишень Сталин уже выбрал и ждал только удобного случая. Барамию обвинили в покровительстве взяточникам и защите их от собственного народа. Так началось известное «Мингрельское дело», которое в итоге привело к отстранению всего руководства Грузии и развалу патронажной сети Берии85. Сталин в этом деле явно следовал образцу кампании против Военной коллегии.
Атака на коррупцию в военных судах демонстрирует, что 19451948 гг. стали важным переломным моментом в истории коррупции (и кампаний против нее) в Советском Союзе – этапом перехода от повального насилия, характерного для 1930-х гг., к ненасильственному обращению почти со всеми должностными лицами, обвиняемыми в преступлениях, в послесталинские годы.
Можно сказать, что именно в период послевоенного сталинизма партия и прокуратура начали оттачивать метод использования обвинений в коррупции в качестве оружия, вошедший в столь широкую политическую практику позже86. Как мы видели, в десятилетие после Октябрьской революции официальные нарративы о взяточничестве сосредоточивались на угрозе капиталистической контрреволюции. Показательные процессы руководителей-взяточников и их посредников в промышленности были призваны продемонстрировать, что недобитые буржуи и «нэпманы» в союзе с кулаками сознательно стараются развалить социалистическое хозяйство. В 1930-е гг., после ликвидации кулачества и упрочения экономического базиса социализма, органы внутренних дел связывали все формы должностных злоупотреблений с троцкистскими и бухаринскими заговорами, «вредительством» или работой на фашистов и иностранную разведку с целью предать Советский Союз враждебным силам за рубежом87. Во второй половине 1930-х гг. милиция и прокуратура, как правило, игнорировали взяточничество как самостоятельный вид преступления, относя любые нарушения и преступность на счет гнусных происков могущественных врагов советского государства. В то время нечасто предъявляемые обвинения во взяточничестве входили в состав обвинений в «антисоветской» деятельности.
Учитывая память о повальных арестах высокопоставленных судей в 1930-е гг., посыпавшиеся в 1946-1947 гг. на военно-судебных работников упреки в недостатке бдительности при определении наказаний «контрреволюционерам» и «изменникам родины» могли показаться им предзнаменованием новой вспышки насилия88. Но произошли заметные перемены: никого из судей, удаленных из Военной коллегии после войны, не обвиняли в контрреволюционной деятельности по статье 58 и не репрессировали как врагов народа. Отойдя от прежней практики (и приближаясь к обычаям хрущевского и брежневского периодов), прокуратура обвиняла их в обычных должностных преступлениях или просто вешала на них ярлык морально нестойких либо некомпетентных.
