Однако, если посмотреть, какого типа дела о взяточничестве расследовались, видно, что наиболее прибыльные возможности чаще всего предоставляли судебным работникам уголовные дела. В советских государственных и партийных архивах зафиксировано множество случаев, когда юристы за деньги или подарки оказывали противозаконную помощь в делах, связанных с хищением государственной собственности, «спекуляцией», злоупотреблением служебным положением и нарушениями суровых законов о труде.
Конечно, дела военного времени с участием судей отражают отчаяние населения. Но вместе с тем они свидетельствуют об изобретательности отдельных фигурантов27. В конце 1944 г., когда еще шла война, в Коминтерновском и Сокольническом районах Москвы на рассмотрение суда попала примечательная серия дел. Прокуроры обвиняли нескольких судей в получении взяток за мягкие приговоры и решения. С начала 1943 г. работники молокозавода, арестованные за воровство, давали судьям взятки, в том числе одежду и тысячи рублей, за оправдательные вердикты. В одном случае судья принял от обвиняемого отрез шерстяной ткани и женские туфли. В сентябре 1944 г. работники бани № 4 Коминтерновского района были арестованы за кражу и нелегальную перепродажу мыла. Директор бани связался с уборщицей в суде, которая и выступала посредницей между персоналом бани и судьей. Через уборщицу обвиняемые заплатили последнему 6 тыс. руб. за легкие приговоры; все они получили по году исправительных работ вместо обычных двух лет. Правда, одну осужденную банщицу и смягченный приговор не устроил. Она обратилась к той же уборщице и договорилась о новом сокращении срока – до шести месяцев28.
Как правило, роль посредников исполняли канцелярские работники, использовавшие свое потенциально выгодное положение «привратников» между судьей и общественностью. Служившая секретарем в военном трибунале Москвы О. В. Спримон имела доступ как к материалам дел, так и к официальной печати трибунала. Она регулярно фабриковала и отправляла в лагеря и колонии Гулага фальшивые копии решений трибунала о смягчении приговоров. С июня 1943 г. до конца 1944 г., по словам сотрудника Министерства юстиции, Спримон устроила освобождение из заключения 11 чел.29 За такие услуги она брала плату и с самих осужденных, и с их родственников. Платили ей часто наличными, но она также принимала и продукты, и мануфактуру, и ценности. За 18 месяцев, согласно данным следствия, Спримон получила взятки по меньшей мере на сумму 200 тыс. руб.
Взяточничество в связи с мелкими преступлениями в военное время имело место и в сельских судах. Судье А. Н. Стариковой, члену партии, окончившей всего шесть классов школы, было 24 года в марте 1944 г., когда она стала судьей народного суда Завьяловского района Удмуртской АССР, одной из тех женщин, которых срочно назначали судьями, заполняя вакансии, освободившиеся после ухода мужчин на фронт30. Согласно докладу Министерства юстиции, она регулярно принимала персональную плату от людей, просивших о снисхождении, иногда наличными, иногда натурой. В 1944 г. она позволила осужденному спекулянту избежать заключения за 1 500 руб. и 20 яиц. За 1 100 руб. и вожделенные наручные часы судья Старикова приговорила двух женщин, осужденных за мелкое хищение госсобственности, к исправительному труду по месту работы, а не в лагере. Получив 16 кг баранины и 3 кг сала, она избавила от лагерей некоего Чукавина, назначив ему условный срок за нарушение постановления о трудовой дисциплине от 26 июня 1940 г.31 Всевозможные торговцы черного рынка, мелкие воришки, прогульщики – классические мишени сталинских репрессий – находили путь в сельский суд Стариковой и общий язык с судьей, договариваясь о смягчении приговоров.
На суды из года в год оказывали сильный нажим, требуя суровых обвинительных приговоров. В августе 1949 г. заместитель министра юстиции П. А. Кудрявцев бранил судей за недостаточно серьезное отношение к указу от 4 июня о хищении государственного имущества. До сих пор, заявлял он, слишком многие судьи ведут себя чересчур «либерально», предпочитая назначать наказания за хищение госсобственности и другие «серьезные преступления» по минимуму, а не по максимуму32. Некоторые, по его словам, даже безосновательно оправдывали расхитителей, несмотря на то что «главная работа всех судебных органов – борьба с хищениями». Кудрявцев упрекал судей в том, что многие из них неправомерно проводят различие между преступлениями против госсобственности и политическими преступлениями. «Почему-то, – саркастически замечал он, – когда в военном трибунале рассматривается дело о контрреволюционном преступлении, то у судьи рука не дрожит, когда он определяет такую меру, как лишение свободы на 25 лет, а когда разрешается дело о ворах и жуликах, тоже врагах народа, то судья прибегает к минимальной санкции и сила закона полностью не применяется»33. Политические власти добивались максимальных приговоров, настаивая, чтобы судьи не проявляли снисходительности к обвиняемым только потому, что их преступления не носили контрреволюционного характера34.
Массовые репрессии за неполитические преступления (и очень долгие сроки заключения за некоторые из них) возымели неожиданные последствия – рост внутри самой правовой системы рынка сделок купли-продажи, на котором люди пытались купить милость к подсудимым, получавшим крайне суровые приговоры35. Как ни парадоксально это может показаться, произвольные массовые аресты и необычайно большие сроки наказаний за неполитические преступления создавали гигантские возможности для работников правоохранительных ведомств36. Некоторые (разумеется, отнюдь не все) милиционеры, прокуроры, судьи, адвокаты не упускали случая набить карманы37. Стражи закона, готовые рисковать, незаконно принимая подарки или деньги, в судах эпохи позднего сталинизма пережили недолгий, но золотой век процветания.
Там не только открывался широкий простор для взяточничества, но и спрос на смягчение приговоров со стороны населения был огромен. Кто в основном предлагал взятки судьям? Согласно официальным документам и рассказам современников, люди в военные и послевоенные годы по большей части прибегали к взяткам, чтобы предотвратить осуждение – или добиться освобождения – кого-либо из членов семьи. Режим невольно сотворил легионы потенциальных взяткодателей из семей сотен тысяч посаженных «расхитителей» и «спекулянтов». Что интересно, арестовывали чаще всего мужчин, а взятки за освобождение осужденных давали главным образом их жены (вместе с детьми и родителями)38. Можно утверждать, не боясь преувеличения, что родные приговоренных к лагерям за хозяйственные преступления и хищения госсобственности составляли значительную долю тех, кто предлагал взятки судьям и прокурорам.
Огромное количество арестов и суровость наказаний за мелкие преступления рождали впечатление (зачастую верное), что многих арестовывают и сажают ни за что39. Такое ощущение возникало и у судей, рассматривавших дела, и у адвокатов, и у части населения. Некоторых представителей пострадавшей стороны оно побуждало исправить предполагаемую несправедливость при помощи взятки работникам правовой системы. Раненый фронтовик Соловьев рассказывал о своем деле: «Я считал себя неправильно осужденным и, имея большую семью, искал выхода из постигшего меня несчастья, и вот к чему меня привело обращение к Шевченко [т. е. подкуп судьи. – Дж. А.]»40. Взятки часто давались именно с целью добиться правильного и законного приговора (а не ради отмены решения как такового), и это лишний раз доказывает, что перекосы сталинского правосудия служили одной из главных (хоть и нечаянных) причин противоправных платежей в судах. На процессах по делам о взяточничестве многие судьи пытались защищаться, заявляя, что не брали взяток, а просто принимали «знаки благодарности» за исправление ошибок, допущенных некомпетентными судами низшей инстанции.
