— Но ты должен быть молод… почему же ты так стар? Вечность… ты ведь старше меня…
— Старше, — вновь согласился Дархан.
Осколки, которые разлетелись по миру, были, как бы это странно ни звучало, разного возраста. В конце концов они состояли из чистой эссенции разума заточенного на Горе Черепов древнего мечника.
Иными словами — его воспоминания. В каких-то их было меньше и они были молоды. В других больше — они оказывались старше.
Тот, кто сейчас сидел перед стариком, помнил момент рождения первого из Дарханов. Он был старейшим из них, но потому, должен был оказаться самым молодым.
Этот парадокс рождался из-за того, что осколок души Дархана не мог хранить все его воспоминания. Лишь часть. Большую или меньшую, но часть.
— Как так случилось? — спросил старик. — Почему в тебе так много…сути? Ты должен помнить наш рождение и путь, но не более того… в тебе же сути на тысячи тысяч лет…
Дархан промолчал.
Чем общаться с юнцом, стоявшим перед ним, он лучше будет любоваться плывущими по небу облаками. Они напоминали ему о старых днях.
Днях, когда его вечная жизнь имела смысл…
Интересно, если бы они сошлись с Яшмовым Императором в честном поединке, а не в той битве Седьмого Неба эпохи назад, чтобы из этого вышло?
Когда сражаются двое, неспособные умереть, то их битва будет бесконечна? Или произойдет как в детских счетах и минус, положенный на минус, даст плюс и два, единственно бессмертных создания в безымянном мире, смогут принести друг другу смерть?
Увы, он так и не смог этого проверить.
Дархан отправился на битву с целым миром, но мир его одолел.
Запер на горе.
— Ты поглотил его… — догадался старик… или юнец… — поглотил осколок, который я… мы… он… поместил в тренировочный артефакт.
— Тренировочный… — протянул Дархан. Он поджал правую ногу и положил на неё локоть расслабленной руки. Второй отправил в рот травинку и, с наслаждением, вытянул левую ногу. Так и сидел, продолжая созерцать облака. — Он искал рабов, чтобы освободить себя с Горы. Это сложно назвать тренировкой…
— Он искал? Ты искал… я искал… мы искали…
Дархан промолчал.
Он вспомнил её волосы. Черные и густые. Цвета безлунной ночи. Они пахли цветами и ягодами. Пахли как первый сладкий полевой аромат по ранней весне. Пахли как утреннее пробуждения с мирно сопящей в объятьях возлюбленной. Пахли, как морозное утро после празднования начала нового цикла смены сезонов.
Пахли, как первая мягкая игрушка, с которой не расставался маленький ребенок.
Они пахли…
Он долго жил и много видел. И он бы мог придумать еще десять тысяч метафор и сравнений того, как пахли её волосы. Но даже самые красивые слова, самые пышные сравнения, не смогли бы описать этого запаха.
Ибо они пахли так, как только лишь они могли пахнуть.
— Ты размяк? — прищурился старик. — ты…
Он не договорил.
Дархан даже пальцем не пошевелил, а старик рассыпался на тысячи черных песчинок. Они, взлетев на потоках ветра, втянулись в черный плащ, который окутал Черного Генерала и сделали его чуть длиннее.
— Пепел… — прошептал Дархан, смотря на то черные песчинки втягиваются в его плащ. — Цепи, которые ты создал, все еще держат меня… его… нас… на этой горе. Но принесло ли тебе это счастье, мастер Ста Тысяч Слов? Тот, кто не был рожден — волшебник из детских сказок. Вернуло ли это твою возлюбленную? Стал ли ты богом? Остался ли среди смертных? Последний из тех, с кем я был истинно рад сойтись в битве… Я чувствую, что час нашей встречи близится… Надеюсь, ты готов к смерти.
* * *
— Но я хочу леденец! — маленький мальчик тянул мать за подол её платья. — Зачем нам цветок, мама?! Давай лучше купим леденец!
Молодая девушка, которая, по совместительству, была матерью ребенка, не сводила взгляда с торговца цветами. Прекрасный юноша с разноцветными глазами стоял посреди городской площади и кричал:
— Подходи, выбирай! Любой цветок — за пяток! Сдачи не даю, поцелую в оплату не беру! Подходи, выбирай, цветы с собой забирай!
Люди, в основном, конечно же, девушки и женщины, подходили к торговцу, а тут продавал им букеты из своего огромного мешка. Один — краше другого.
Когда подошла очередь матери с ребенком, то тот, вдруг, увидел, как торговец протягивает ему красный цветок.
— Не нужен мне твой дурацкий цветок! — надулся отвернувшийся ребенок.
— А ты присмотрись, — вдруг прошептал торговец.
Мальчик повернулся. Цветок, который торговец медленно поворачивал в пальцах, так же медленно превращался в сладкий, сочный сахарный леденец.
Ребенок схватил его и тут же убрал за щеку.
— Фафифо, — прочавкал он и, вцепившись в материнский подол, уже вскоре исчез в толпе.
Торговец же, выпрямившись, посмотрел далеко на север. Оттуда дул ветер.
Северный ветер.
Жестокий и холодный.
Несущий в себе лишь смерть и одиночество.
Торговец поежился.
Впервые, за многие годы, ему стало холодно.
— Я буду ждать тебя, — прошептал он, а затем широко улыбнулся и вновь повернулся к толпе. — Пришло время фокусов! Но спешу вас огорчить, я не фокусник а великий волшебник! Так что в этот раз в оплату беру не монету, а поцелуй! Если среди вас есть принцессы — оплату принимаю вдвойне!
Народ засмеялся и представление началось.
Глава 1043
Аркемейя упала на землю её правая рука была по локоть обожжена, а по лицу стекали кровавые струйки. Одежды, которые она купила в Курхадане, превратились в рваное тряпье. На обнаженном животе и бедрах чернели жуткие гематомы.
На саблях, отличного качестве артефактах Императорского уровня, появились трещины и зазубрины.
Но, сколько бы она не билась со стеной синего пламени, который окружал беловолосого мечника, но так и не могла сквозь неё пробиться. Земля вокруг уже давно превратилась в последняя артиллерийского залпа военного воздушного флота.
Вскопанная, разбитая, местами оплавленная и черная, как от копоти или сажи.
Лучшие, сильнейшие техники Аркемейи, сплав человеческого и демонического пути развития не смогли не то что пробиться, а даже ослабить стену огня, созданную неизвестной мечницей.
— На, выпей, — рядом с правым ухом Аркемейи что-то бултыхнулось.
Она повернулась и увидела, как рядом с ней стоял, вернее — качался Том. Тот самый адепт, который пытался её заболтать у входа в рудник и которого она взяла в плен.
— Тебе настолько плевать на Хаджара? — спросила она.
