– Погоди, меня сейчас снесет на проезжую часть от твоего раздувающегося эго.
– Оно и к лучшему, – показала язык Елена. – может кто-нибудь из водителей поправит твое перекосившееся лицо.
Очередная секундная тишина, а затем взрыв смеха со стороны Елены. У него же это выглядело только как паралитическое подергивание уголков губ и стук кулака о подлокотник.
Так они, представляя из себя весьма жуткую картину, и заливались.
Лил дождь.
Её платье превратилось в какое-то полное непотребство выброшенной из ночного клуба тусовщицы, а его смокинг, висевший тряпьем, в целом… никак и не изменился.
Один комментарий на эту тему и они вновь умирали от дружного гогота.
– Как же хорошо, – Елена закрыла глаза и подставила лицо потокам дождя.
Падали ей на веки, стекали по щекам, а затем сбегали ниже по волосам, которые они только недавно так отчаянно пыталась просушить.
Она улыбалась. Ярко и без всякого стеснения.
Она плакала. Так горько, что он был готов отдать все что угодно только за то, чтобы суметь подняться с этого проклятого кресла.
Собрав всю волю в кулак, он направил её в ноги, но те отказывались сделать хотя бы один шаг вперед. Даже дернуться. Даже просто заныть фантомной болью, как это порой бывало.
Он представлял себе, как поднимется. Как подойдет к ней. Обнимет со спины, заключит в объятья, прижмет и прошепчет на ухо три самых важных слова.
Нет-нет. Вовсе не “я тебя люблю”. Это слишком пошло и избито.
Нет, у мужчины, если он действительно был мужчиной, а не мальчиком, не знавшим пыли извилистых жизненных троп, были совсем другие три слова.
“Все будет хорошо”. “Ты будешь счастлива”. “От всего сберегу”. “Никому не отдам”.
То, что в последствии назовут ложными обещаниями, чего будут боятся как огня, потому что именно эти и многие другие три слова, а не пылкое и юношеское “я тебя люблю”, служили мостами даже через самые широкие пропасти.
И он это знал.
Он все это знал.
Он знал, как прошелся бы губами по каждой соленой дорожке, оставшейся на ей горячих, даже под таким холодным дождем, щеках. Он знал, как зарылся бы лицом в душистые, пахнущие весной, волосы. Как крепко держал бы её чуть выше живота и не давал даже шелохнуться.
И все бы это он делал молча.
Потому что важнее трех слов, всегда и для всех, это тепло. Тепло другого человека. Который не словом, а действием говорит – “все хорошо, я тут, все в порядке, поплачь, но не бойся я упасть. Я здесь – я тебя удержу”.
– Я тебя удержу! – хотел закричать он, но рука так и застыла над клавиатурой.
Слюни текли по трубке, исчезая за спиной. Ноги, сложенные кривой загогулиной покоились в специальных металлических пазах. Скрюченная шея, вывихнутая челюсть, впалые глазницы, мешки под глазами, выпирающие надбровные дуги.
Несимметричный торс с округлой, вогнутой дугой, грудиной.
В мире, где толпы людей боролись за свободы – против “лукизма”, против “сексизма”, за одинаковые туалеты для обоих полов, за еще какой-то бред, отрицающий законы природы, на него старались не смотреть.
Среди равноправных лицемеров, ищущих глубину внутреннего мира, его –чудовище, оставили в белом замке больничной палаты.
Догнивать свой пустой век, который он пытался наполнить музыкой, но с каждым днем проигрывал очередную битву в борьбе с растущей в душе бездной.
– Прости, – Елена утерла слезы и, собравшись, встряхнула плечами. – А давай сходим выпьем?
– Тебе мало дождя?
– Я серьезно! Ты бывал в баре? Хотя, кого я спрашиваю. Вы, затворники, по барам не ходите.
И, смеясь, она направилась вниз по проспекту. Он поехал следом за ней.
Глава 869
Хаджар схватился за единственное, что могло помочь ему не утонуть в этих воспоминаниях.
Протянутая рука, сияющая расплавленным серебром. Почти как лужи на мостовых в каменном центре города, отказывающимся сдаваться терзающим небо башням из хрома и стекла.
– Не сдавайся, Северный Ветер! – голос Анетт был практически не слышен.
Его заглушал шум дождя.
Высокое Небо, он ненавидел дождь.
Почему все, что случалось плохого в его жизни, должно было быть связано именно с дождем.
Проклятье…
Это так банально.
Дождь…
Почему не извержение вулкана, почему не ураган, на худой конец – даже простой ясный, солнечный день. Но нет, все происходило под ритм барабанящих капель дождя.
Такое впечатление, будто у того, кто писал его судьбу, были проблемы с фантазией. Или же, наоборот, слишком дурное и странное чувство юмора.
– Не сдавайся, Хаджар! Борись со своей тьмой! Иначе ты никогда не сможешь выйти к свету!
Реальность перед глазами Хаджара плыла. Так, как если бы он лежал на воде на спине, и, иногда, влага попадала бы ему на глаза.
– Поднимайся, здоровяк! – чернокожая красавица, взвалив Хаджара на плечо, потянула его вверх. – Если не пойдешь сам, я донесу тебя до Горы! И пусть тебе перед Перворожденным будет совестно, что тебя тащила на себе женщина!
Вместе они пошли сквозь утопающие под дождем джунгли. Острые листья продолжали резать ноги Хаджара. И воспоминания проливались на светящуюся зеленым тропу.
Рана на сердце Хаджара, старый шрам, который он заставил себя забыть, открылся еще шире. И только теперь, глядя на то, как “кровь” заливала его тело, он понял смысл волшебных знаков, которые на нем чертили.
Они обрамляли каждую из душевных ран, каждый шрам на поверхности его “я”, который он получил за годы странствий.
Они скрепляли их, стягивали лучше, чем корабельные канаты. Но не могли сдержать тот, что был самым уродливым и большим.
И именно его, впившись когтями, вскрыло это жуткое место.
– Шевелись же ты, белокожий! – рычала Анет.
Она тянула его за собой.
Все дальше и глубже в джунгли.
Хаджар, еле переставляя ноги, смотрел на капли влаги на листьях. Он вглядывался в лужи крови. И, не видя в них своего отражения, находил лишь сцены из прошлого. Прошлого, которое, вместе с болью, выливалось из него.
– Елена… – прошептал Хаджар.
Он споткнулся и в третий раз упал на землю.
– Испытание… – он моргнул. Они стояли под навесом, прикрывавшим лестницу в очередной подвальный бар. Он слышал, таких было много на этой улице города. Довольно иронично, учитывая её “думающее” название. – О чем ты говоришь?
О чем он говорил?
