Хаджар огляделся. Вокруг него простирались бескрайние просторы рек, холмов, далеких гор и лесов.
– Не каждый, – продолжил старик. – Далеко не каждый может преодолеть мертвую землю и пройти сквозь мое дыхание, чтобы прийти сюда по своей воле. В прошлый раз я привел тебя сюда сам, а сейчас ты доказал, что готов.
– Готов к чему? – спросил Хаджар.
Горло саднило.
Ему казалось, что он не говорил вот уже вечность, а может и две.
– Готов к битве, разумеется! – старик поднялся. – Битва, Хаджар. Те, кто с моим именем на устах, рождены для битвы. Кто для битвы с мечом в руках, другие – с пером в руках, струной, молотком, да той же поварешкой. Но битвой.
Старик отошел в сторону и Хаджар увидел себя, стоящего на поле из ржи. Та поднималась ему до пояса. Выше он был раздет. В его правой руке покоился Черный Клинок, а перед ним стояла его точная копия. Она держала в левой руке точную копию Черного Клинка, только вместо цвета мрака и узора синевы, он выглядел наоборот.
Цвета синева и украшенный узором мрака.
– Я ждал тебя, – прорычал тот, другой, второй Дархан и Хаджар понял, что не просто видит себя стоящим на поле, а на нем и стоит. – Ты променял меня на чужую силу! Променял меня на иллюзию могущества! Променял мою ярость на спокойствие! Променял мой гнев на ложную честь! Ты забыл обо мне! Не захотел знать меня! И это после всех тех долгих лет, которые я помогал тебе… помогал нам жить! Помогал каждый день одерживать победу в новой войне! Ты забыл наши битвы… забыл меня… забыл нас… забыл себя…
Хаджар обхватил рукоять меча поудобнее. Перед ним стояла его точная копия, которая, мерцая, то и дело принимала облик могучего старца.
– Я пришел отдать свой долг, – прошептал Хаджар. – И забрать то, что по праву мое. И, будь я проклят, но даже если мне придется упасть на собственный меч – я уйду отсюда с победой!
– Это мы еще посмотрим! Пришло мое время править, а твое – быть забытым!
– Так вот значит, что планировал Мак… – ректор не договорил.
Он поднял глаза и встретился взглядом с Императором Морганом. Какое-то время они молчали, а затем, не сговариваясь, синхронно поднялись с кресел и вышли на маленький балкончик.
Опять же, абсолютно синхронно, они посмотрели на север. Если на востоке небо окрашивалось в зеленый и мертвые молнии били позади парусов кораблей призраков, то на севере зарождалась буря.
Буря, которой еще не видел Дарнас.
Буря, настолько могущественная, что заставила дрогнуть сердца сильнейших существ.
Буря, которая была способна не только изменять рельеф природы, но и судьбы людей.
– Что это, Морган? – сиплым голосом прошептал, неспособный отвести взгляда от завораживающего зрелища, ректор.
Император медлил с ответом. Он, так же как и древний волшебник, смотрел на буйство стихии, двигающейся с севера.
– Не знаю, – прошептал он. – и это меня пугает.
Ректор посмотрел на сильнейшего воина Дарнаса, величайшего правителя из когда-либо живших. Он посмотрел на Моргана… Моргана Бесстрашного…
Глава 927
Хаджар поднырнул под вражеский клинок. Отбросив его в сторону ударом ладони по плоскости лезвия, он попытался дотянуться своим до ноги противника, но тот, будто зная, куда придется выпад Черного Клинка, попросту поднял стопу, а затем с силой наступил на острие черного меча, погружая его в землю.
Хаджар не успел выругаться, как лезвие скользнуло по его груди. Но вместо того, чтобы высечь из плоти крови, заставляя её стекать от плеча до живота, оно, наоборот, что-то вложило в открытую рану.
– Только тише, – прозвучало за дверью. – Не разбудите Наталию Павловну! Вы ведь не хотите, чтобы она нам всыпала.
Он лежал на, наверное, неудобной кровати, но не знал этого. Его тело, на протяжении вот уже двенадцати лет, с самого момента рождения, ничего не чувствовало.
Все из-за родителей, этих двух ублюдков, которые выбросили его, будто ненужный хлам, прямо на порог детского дома. И нет, чтобы остановиться и положить аккуратно – выкинули из окна машины. Чудом, что выжил, он порой жалел, что не умер в ту ночь.
Черепномозговая травма из-за которой он оказался неспособен контролировать тело. Кроме, разве что, правой руки…
Петли на дверях скрипнули.
Дверь в его “индивидуальную палату”, бывшую кладовку, где специально для него прорубили в деревянной стене окно, открылась. Здесь почти никогда не было света, так что сейчас, когда другие дети, обитавшие в учреждение начали светить здесь экранами простеньких телефонов, его глаза резало.
– Смотрите, он здесь, – прошептал один из мальчишек. Рыжеволосый, покрытый веснушками.
Он не помнил, как звали этого долговязого уродца. С кривыми зубами и бельмом на левом глазу. Может, именно поэтому, к четырнадцати годам его никто так и не усыновил.
Даже когда приезжали телевизионщики, снимать очередную говно-слезливую передачу, рыжего прятали по таким же чуланам, как и его самого.
Он ненавидел телевизионщиков…
– Идиот, – самый плечистый и, в то же время коренастый мальчишка из пятерки явившихся отвесил рыжему подзатыльник. – а куда этот овощ денется. Баран.
– Ай, – рыжий потер затылок.
– Ладно, – девчушка лет тринадцати, которая, обязательно, вырастет красавицей. Да даже сейчас она выглядела далеко не на тринадцать и была предметом вожделения всего мужского состава детского дома. – Давайте потренируемся. Завтра уже королевская ночь.
Она первой достала тюбик. С виду – простая паста. Такой, обычно, расписывали лица детям в летних лагерях. Но детский дом далеко не летний лагерь и в тюбике, вместо пасты, было куда более унизительная и вонючая, протухшая субстанция. Если, вообще, дерьмо может протухнуть.
Он хватил правой рукой подвешенный за шнурок мелок и написал на стене, которую стирал от надписей в конце каждого дня.
– “Только подойди, сучка”.
Он научился писать быстро. Очень быстро. Быстрее, чем некоторые умели разговаривать.
– Смотрите, – засмеялась вторая девочка. – он даже запятые ставит! Ботаник!
– Не дергайся,… – скрипнула половица, заглушив его имя. Дети затихли. Переждали, а потом снова двинулись к нему. – И рукой своей не маши. Дай-ка нарисую тебе…
Тюбик, из которого лезла черно-серая субстанция, оказался перед его лицом.
Но он был готов. Это уже был далеко не первый раз, когда они приходили, так что на этот раз он был готов. Секундного замешательства было достаточно, чтобы усыпить бдительность девки.
А затем, когда она нагнулась, он выхватил из-под одеяла свой тюбик. Пустой, скрученный в тугую трубку и, на протяжении многих ночей, обточенный об шершавую стену.
