– Ракель сразу узнала сестру, – возразила Александра. – Фигура, волосы, платье…
– Платье? – с иронией в голосе повторила Ракель. – Платье – это просто деталь. Там много деталей, на той картине.
– Да, и главное, есть одна странность. – Художница твердо решила выяснить все, что возможно. – Пейзаж в окне… на самом деле из окна той комнаты был виден совсем другой пейзаж. Сама я об этом никогда бы не догадалась, конечно.
– Ракель Хофман узнала и комнату? – Илана по-прежнему не оборачивалась.
– Да, это комната, в которой Анна брала уроки музыки у своей учительницы. И пианино на картине – то самое пианино, которое я отослала в Москву. Но Ракель сказала, что за окном той комнаты был сад. А на картине из окна видна башня. Совсем другая улица!
– И как Ракель это объясняет? – Илана, наконец, обернулась. Она скрестила руки на груди, задрала острый подбородок и смотрела на гостью с выжидательным видом. Поза у нее была на удивление задорная, в этот миг пожилая женщина походила на задиристую девушку.
– Ракель в недоумении, – ответила Александра. – Зачем художник смешал два интерьера? Она хотела бы спросить об этом самого автора картины…
– Что ж, пусть попробует написать Генриху лично. Я обязуюсь передать ему письмо. Распечатаю и подсуну под дверь. Он, знаете ли, больше не пускает меня к себе. К нему может войти только Маша, сиделка.
Александра не могла понять, шутит ее заказчица или говорит всерьез – художницу сбивала с толку ирония, звучавшая в голосе Иланы. Она предприняла последнюю попытку сдержать обещание, данное Ракели, – помочь наладить более тесный контакт с четой Магров.
– Письмо? Я ей скажу. А она не может позвонить? Это было бы проще и быстрее…
– Генрих не станет говорить об этом, – пожала плечами Илана. – А письмо он хотя бы прочитает.
– Простите, я спрошу прямо… – Александра волновалась, сама не понимая отчего. – Вы знали Анну? Тогда, в Вифлееме, пятьдесят семь лет назад?
Илана медленно покачала головой, зафиксировав взгляд на лбу у собеседницы. Александра ясно ощущала напряжение, повисшее в воздухе.
– Можно сказать, я совсем ее не знала, – произнесла Илана, помедлив. – А вот Генрих общался с ней. И даже, как видите, пытался изобразить на картине. К счастью, больше он людей не рисовал. Вы вряд ли слышали его имя… А ведь когда-то, в начале восьмидесятых, он чуть было не приобрел настоящую известность. Его картины начали покупать европейские коллекционеры… Но на пороге славы Генрих решил бросить живопись, исчезнуть, проститься со всеми возможностями. Предпочел стать невидимкой. А я…
На тонких увядших губах показалась горькая улыбка.
– Я была невидимкой всегда.
Александра больше не решалась задавать вопросы о прошлом. Она слышала в словах собеседницы горечь, давнюю обиду, желание высказаться – и вместе с тем уклончивость. Художница решила обойти острые углы и задала вопрос, который сочла вполне невинным:
– А может быть, мне знакомо имя вашего супруга? Правда, должна признаться, художника по имени Генрих Магр я не знаю. Он выставлялся под псевдонимом?
– Да, но я абсолютно уверена, что вам и псевдоним неизвестен, – отмахнулась Илана. – Его забыли – очень быстро и, кстати, совершенно заслуженно. Тот редкий случай, когда все оказались правы.
– Вы меня заинтриговали, – не сдавалась Александра. – Та картина, которую я отвезла в Израиль, она… Очень любительская. Видно, что школы нет. Но что-то там мелькало. И мне очень интересно, во что это все развилось, если уж его картины начали покупать европейские коллекционеры.
Илана рассмеялась – искренне, мелодично:
– Вы будете удивлены, думаю! Генрих совершенно изменил манеру. Это было что-то свыше… Он понял свой главный недостаток, вывернул его наизнанку и сделал инструментом успеха. Вот вы заметили наверняка, что ему больше всего мешало в юности? Это бросалось в глаза даже мне, девчонке. А ведь я в живописи не разбираюсь.
– Я обратила внимание на искусственность композиции, – призналась Александра. – Мебель, предметы, все линии, плоскости – все ориентировано строго параллельно, будто художник разметил полотно рейсшиной и линейкой, а потом вписывал в эти ромбы все объекты. До художественного приема это не дотягивало – ясно, что это и не замышлялось, а получилось в результате неопытности.
Слушая ее, Илана энергично кивала, соглашаясь с каждым утверждением. С ее губ не сходила улыбка.
– Все так, – произнесла она, когда Александра умолкла. – Представьте, Генрих стал кубистом. Довел свою одержимость линиями до абсурда. Разрушил реальность и заново ее собрал. И умудрился чего-то достичь.
– Но почему он вдруг остановился? Не могу не спросить, простите.
Илана взглянула на потолок, словно советуясь с невидимым обитателем мезонина. Улыбка исчезла, взгляд снова сделался непроницаемым, отстраненным.
– Он испугался успеха. Известности. Просто – испугался. Генрих не из храбрецов, нет. И он не боец. Если он чего-то достигал, то всегда случайно… Или за чужой счет.
– Скажите, а картину он нарисовал один? – не выдержала Александра.
– У вас родилось подозрение, что художников было двое? – Илана склонила голову набок, словно загадывая загадку. Иногда у нее были удивительно юные движения. – Почему?
– Видите ли… Фигура написана совсем другой рукой. Более опытной. Я могу ошибаться, конечно. Рисовал совсем молодой человек, а у начинающих художников редко есть собственная манера.
– Значит, Ракель Хофман заметила, что там два интерьера в одном, а вы заподозрили, что и художников двое? – Илана сощурила васильковые, загадочно затуманенные глаза. – Ну, а если я вам признаюсь, что Анна никогда не позировала для этой картины? Это совсем другая девушка. То есть и девушек – две!
– Как? – воскликнула художница. – Ракель уверена, что…
– Я объясню. Генрих хотел нарисовать Анну. Во время урока музыки, за пианино, в белом платье с синими цветами. Он как-то увидел ее во время занятий, случайно, и у него родилась идея картины. Но Анна не позировала ему. Он все нарисовал отдельно. Сперва – комнату. С помощью линейки и транспортира, вы правильно заметили. А потом – девушку.
Илана подошла к чайному столику и, приподняв крышку с чайника, заглянула вовнутрь.
– Хотите еще чаю? Нет? Что ж, не буду вас задерживать. Когда обещают доставить пианино?
– Вероятно, через несколько дней. – Александра нашла взглядом часы на стене и поднялась с дивана. – Согласно договору, пианино привезут прямо сюда. Вам не придется его получать в таможенном терминале.
– Отлично, – рассеянно ответила хозяйка. Она направилась к двери: – Я позвоню по тому номеру, который указан в договоре. Если понадобится помощь, снова обращусь к вам.
– Конечно, буду рада помочь! – Александра, понимая, что разговор принял чисто официальный тон, повесила на плечо ремень сумки и двинулась к выходу. В сенях она приостановилась, ожидая, когда Илана справится с замками на входной двери. Пользуясь заминкой, она все же решилась спросить: – А кто позировал? Для фигуры у пианино?
