Роан продолжает говорить, и Кейт на каком-то уровне понимает, о чем он говорит, и на каком-то уровне ей хочется ответить ему, сказать: «да, да, я тоже видела это место!» Но слова застревают у нее в горле, потому что, когда он говорит, ее взгляд упирается в угловатые контуры туловища мужа, обтянутые лайкрой. Ткань плотно облегает его длинные мускулистые руки. Взгляд Кейт скользит по флуоресцентному оранжевому узору, который тянется по рукавам от запястья и до плеча.
– Где ты нашел эту футболку? – перебивает она Роана.
– Что?
– Эту футболку? Где ты ее нашел?
– Не знаю. В ящиках шкафа, я думаю… а в чем дело?
– Я думала…
– Что?
– Ничего. Я просто не видела ее какое-то время.
Загадочным образом футболка, спрятанная в задней части шкафа в комнате Джоша, была выстирана и возвращена в ящик Роана. Роан пожимает плечами.
– Я иду в душ, – говорит он. – Что будет на ужин?
– Запеканка из спагетти, – говорит Кейт похожим на писк, высоким голосом. – И салат.
47
Сафайр
Джош спросил меня, как выглядит Харрисон Джон, и я погуглила его фотку. Пока я это делала, мои руки дрожали. Вдруг я узнаю о нем что-то хорошее? Например, что у него есть ребенок, или что он совершил благородный поступок, или что он умный, или еще что-то в этом роде. Мне было страшно, вдруг он сделал что-то такое, что искупало его вину, что было способно ослабить мою жажду мести, потому что на тот момент моим единственным чувством была эта самая жажда. Именно она заставляла меня вставать по утрам, ходить в школу, заставляла есть, заставляла дышать. Я нажала на «поиск» и затаила дыхание.
А потом появился он: та же физиономия, приплюснутый нос, тяжелый лоб, какая-то глупая гангстерская поза. Согласно сопроводительной подписи, он был участником музыкального проекта, что-то связанное с колледжем, в котором он учился. Я повернула телефон к Джошу.
– Это он.
– Это Харрисон?
– Да.
– Похож на обычного лузера.
– Верно, – согласилась я. – На вид – типичный лузер.
Мы были на детской площадке рядом с моим домом, где я попросила Джоша встретить меня. Я все еще была в школьной форме.
– Тебя не узнать, – сказал Джош, увидев меня.
– Это мое второе «я», – сказала я.
– И каков твой план? – спросил Джош.
Я выключила телефон.
– Теперь я знаю, где он живет.
– Как ты это узнала? – спросил Джош.
Я постучала пальцем по носу.
– Я же говорила тебе. Я умная.
– И ты собираешься за ним следить?
Я игриво шлепнула Джоша по руке.
– Я не извращенка! – заявила я.
– А по-моему, есть маленько, – ответил он.
Он улыбнулся, и мне понравилась его улыбка. Когда собака смотрит на вас таким преданным, задушевным взглядом, вы думаете: «Ты тоже слишком хорош для этого мира, песик». Именно это мне подумалось, когда Джошуа Форс улыбнулся. Как будто он был слишком хорош для этого мира.
– Вообще-то, – ответила я, – я уже начала. Сегодня днем я проследовала за ним до универсама «Ко-Оп» и обратно. Он меня не видел.
– Что он купил?
– «Харибо». И немного табака.
– Классно.
– Неужели? – сказал я. – И теперь я знаю, в каком колледже он учится. От меня ему не сбежать.
– Можно я пойду с тобой?
– Ты имеешь в виду, что хочешь быть моим напарником?
– Да.
– Конечно, можешь.
– Идем?
Я проверила время на телефоне. Было почти пять.
– Идем, – сказала я. Мы спрыгнули со стены. – Сюда, – сказала я. – Топай за мной.
* * *
Харрисон жил на другом конце моей улицы, ближе к Чок-Фарм, в жутко уродливом малоэтажном многоквартирном доме, расположенном рядом с железнодорожной веткой. Мы сели на скамейку напротив. Было жутко холодно, и я слышала, как Джош клацает зубами.
– Замерз? – спросила я. – Можешь пойти домой, если хочешь.
Он покачал головой.
– Нет. Я хочу увидеть его. Живьем.
Я улыбнулась одним уголком рта. Затем мы оба повернули головы, чтобы следить за квартирами.
И тут появился он. Толкнув плечом входную дверь, Харрисон вышел из дома. Он снова был во всем черном: куртка, черные эластичные брюки, черные кроссовки, обнаженные щиколотки над коротенькими носками, на спине сумка. Выйдя на улицу, он закурил самокрутку и, прищурившись, выпустил дым. Затем повернул направо и зашагал вверх по склону холма в сторону Хэверсток-Хилла. Мы молча последовали за ним. Увидев шедший в Хэмпстед автобус, Харрисон бросился ему вдогонку, чтобы успеть заскочить до того, как закроются двери.
Мы с Джошем переглянулись. Это был одноэтажный автобус. Мы не сможем войти в него так, чтобы нас не заметили. Я пошла домой. Джош потопал к себе. Мы договорились встретиться на следующий день, в это же время, в том же месте.
* * *
Два дня спустя я увидела заголовок о сексуальном нападении в Хэмпстед-Хите. Мужчина в черном, в маске, схватил женщину на безлюдной тропинке и стал ее щупать. Сунул руки ей в трусы. Лапал за грудь. А потом убежал. Я вспомнила Харрисона Джона, который два дня назад в пять двадцать прыгнул в автобус до Хэмпстеда – в черной куртке и черных легинсах. Это был он. Я знала, что это был он.
* * *
21 января мне позвонил Джош. Судя по голосу, он был в панике.
– Я думаю, – сказал он, – Харрисон напал на подругу моей сестры. Полиция уже здесь. Вот же мудак. Что мне делать?
Он объяснил, что подруга его сестры пришла к ним после школы, а когда они собирались поужинать, ушла. Через несколько минут она вернулась и заявила, что к ней кто-то приставал.
– Как он выглядел? – уточнила я.
Повисла пауза.
– Она сказала, что не видела его. Но добавила, что он молчал. Что он молча схватил ее сзади. За бедра. Что он потерся об нее. Пытался схватить ее за грудь. Но она вырвалась и побежала обратно к нам. Может, мне рассказать об этом, Сафайр? Сообщить в полицию? Сказать, что я знаю, кто это может быть?
Больше всего я сожалела о том, что я не сказала «да», что я ничего им не рассказала. Не назвала им его имя. Пусть они проследят его до двери, обыщут его черную сумку, снимут отпечатки пальцев, перевернут его жизнь. Пусть уничтожат его.
Я не сказала это потому, что не хотела быть той самой. Что, если они постучат в его дверь, и он скажет: «Это не я»? И они ему поверят? А потом он закроет дверь, выпятит грудь и решит, что он умнее всех. Или что, если они подойдут к его двери, приведут его и допросят, и окажется, что это был не он? Я же хотела, чтобы это был он. Мне нужно было, чтобы это был он. Он был гадким, мерзким, и его нужно было остановить.
