Кейт ахает и оглядывается, словно здесь есть с кем поделиться. У обоих детей сейчас каникулы, но ни сына, ни дочери дома нет, а Роан на работе. Кейт берет телефон, фотографирует газетную статью и, прежде чем успевает подумать, что она делает, пересылает ее Роану по WhatsApp.
По очевидным причинам, имя Сафайр не упомянуто, но Кейт тотчас же узнает это имя, когда видит его напечатанным в национальной газете.
Галочка в квадратике получения остается серой. Когда Роан работает с пациентами, он всегда держит телефон в режиме полета. Кстати, это одна из многих вещей, которые раздували пламя ее безумия годом ранее: после этого он вечно забывал отключить режим полета, и до него было совершенно невозможно дозвониться до позднего вечера. Она никогда не могла понять, как Роан обходится без включенного телефона, не чувствуя автоматически потребность включить его снова.
Она вновь перечитывает статью.
Шесть дней назад. В День святого Валентина. В тот вечер, когда они с Роаном пошли в Хэмпстед и пили шампанское в темном, видавшем лучшие дни пабе, а затем по дороге домой поели в тайском ресторане карри из красной говядины. Тем вечером они отлично ладили, нашли о чем поговорить и о чем посмеяться, и совсем не походили на одну из тех пар, что давно женаты и вечером Дня святого Валентина пытаются изображать из себя на публике настоящую, любящую, счастливую пару.
А тем временем Сафайр находилась где-то между Суисс-Коттедж и Хэмпстедом, слишком легко одетая для очень холодной ночи. Может, они даже прошли мимо нее? Может, они что-то видели? Возможно ли такое?
Кейт вытряхивает эту мысль из головы. Конечно, это невозможно. В ту ночь на пространстве между Суисс-Коттедж и Хэмпстедом были тысячи людей и тысячи мест, где она могла быть. Возможно, Сафайр вообще не ездила в Хэмпстед, просто сказала так, чтобы замести следы, а сама вышла из дома и направилась в совершенно ином направлении, а ее дядя об этом даже не догадывался.
Кейт открывает свой ноутбук и набирает в Гугле «Сафайр Мэддокс».
Все газеты рассказывают об исчезновении девушки, все используют одну и ту же фотографию. Ни одна не публикует никаких подробностей.
Примерно в два часа дня она получает от Роана ответ.
«О господи», – пишет он.
«Да», – отвечает она.
Но галочки остаются серыми.
Он уже отключился.
* * *
Открытка, которая пришла Роану в День святого Валентина, до сих пор лежит в кухонном ящике в надорванном конверте. Кейт надежно спрятала ее в стопке кухонных полотенец, подальше от посторонних рук. Она из принципа не смотрела на нее после их прекрасного Дня святого Валентина в Хэмпстеде, а затем и на следующий день. И, как ни странно, Кейт перестала думать об открытке. Она не имеет никакого отношения к гармоничной атмосфере в их доме, к их нежным разговорам, к сексу, который у них был дважды с тех пор, оба раза по ее инициативе. Открытка превратилась в метафорическую пыль, не представляющую для Кейт никакого значения и интереса.
Но теперь…
Что-то проносится в ее мыслях, словно высокоскоростной поезд, и она зажимает ладонями уши. Это чувство возвращает ее в прошлый год, когда такой была вся ее жизнь: каждая минута каждого дня была потрачена на то, чтобы избавиться от сомнений, паранойи и недоверия. Кейт не была счастлива в то время и не хотела бы туда вернуться. Она счастлива здесь, прямо здесь, в этом розовом мире валентинок и объятий.
Она решает снять с кроватей постельное белье. Вообще-то, она не из тех, кому домашняя рутина помогает отвлечься от навязчивых мыслей, но теперь она обходит три спальни квартиры в попытке удержать как можно большее расстояние между собой и ящиком кухонного шкафа.
В комнате Джорджии Кейт стягивает с кровати снежно-белые простыни, на которых настаивает ее дочь. Времена розовых и сиреневых фей давно прошли. Белые простыни, белые лампы, белый коврик из овчины. Когда Джорджия была младше, лет в тринадцать-четырнадцать, Кейт обнаружила, что, бывая в спальне дочери, она не в силах противостоять соблазну покопаться в ее вещах, отчаянно нуждаясь в разгадке, в кого та превращается. Теперь такой нужды нет. Джорджия с кристальной ясностью показывает себя Кейт каждую минуту каждого дня. Она ничего не скрывает.
Кейт ловко обходит ее кровать, скатывает простыни в ком и бросает их на пол в коридоре. Затем идет в комнату Джоша.
Джош – опрятный мальчик, он всегда был таким. Она стягивает с его кровати синие простыни, затем застилает ее свежевыстиранными зелеными. Его ноутбук спрятан под кроватью, он включен и заряжается. Кейт так и подмывает открыть его, чтобы увидеть, что делает ее таинственный сын, когда находится здесь один. Но почему-то личная жизнь сына кажется ей более священной и хрупкой, чем личная жизнь дочери. Кейт не слишком долго задумывается, почему это так, просто такая мысль приходит ей в голову.
Затем Кейт идет в свою спальню, в их супружеские покои, где, по крайней мере, последние пять дней происходили супружеские дела. Она хватает серое постельное белье и скатывает его в еще один шар, складывает его в кучу в коридоре, натягивает на матрас бледно-голубую простыню, взбивает в свежем пододеяльнике стеганое пуховое одеяло.
Шторы здесь все еще задернуты. В это время года порой кажется бесполезным открывать шторы в комнате, в которой темно, когда вы проснулись, и которая снова будет темной, когда вы вернетесь.
Кейт раздвигает их и вздрагивает, увидев мир за окном. Вот ее улица, вот мужчина с белой собакой, вот мусорный бак на углу, который опорожняется только раз в две недели, когда его содержимое вываливается на тротуар, вот фургон доставки магазина «Сейнсберис», вот фургон доставки «Amazon», вот через дорогу дом с креслом на подъездной дорожке и…
Кейт останавливается. И вспоминает. Вспоминает, что как-то раз стояла здесь. Ночью. Было что-то… Что это было? Когда?
Она качает головой, пытаясь обнаружить источник смутного воспоминания. Неужели это было в ту ночь? В День святого Валентина?
Задергивая шторы, готовясь к предстоящему сексу с Роаном, она видела на улице чью-то фигуру, так ведь? Движение. Приглушенные голоса. Ей показалось, что за ней наблюдают? Или она это вообразила?
В конце концов, она была не совсем трезвой. Они пили шампанское, затем пиво, после этого еще пиво в тайском ресторане. Нет, она совершенно не была трезвой.
Кейт оборачивается, как будто кто-то только что окликнул ее по имени. Хотя, конечно, никто ее не окликал; она одна.
Ее манит открытка, лежащая в ящике кухонного шкафа. Открытка, говорящая о том, что, возможно, есть нечто, чего она не видит; что она не злится, не сошла с ума, не ошибается.
Прежде чем Кейт успевает одернуть себя, угомониться, она возвращается в кухню, открывает ящик, перебирает кухонные полотенца и вытаскивает открытку.
Дрожащими руками она достает ее из конверта.
