– Я должна была умереть в ту ночь, а я не умерла, – говорит одним утром Джейн, опираясь на подоконник Огаст и смотря на улицу. Она много раз это повторяет, как в медитации. – Я бы в любом случае никогда их больше не увидела. Так хотя бы я могу жить.
Ей повезло, говорит она. Ей удалось вернуться из-под земли. Она знала много людей, у которых не было такого шанса.
Дни проходят, и сантиметр за сантиметром она осваивается в своей новой жизни.
И с каждым днем это становится легче.
Хотя ей нравится воровать одежду у них всех, Джейн соглашается на поход в «H&M» за собственным гардеробом. В ответ она уговаривает Огаст перестать так строго относиться к количеству вещей и повесить чертову книжную полку, которую они начинают медленно заполнять книгами, фотографиями, собранием кассет Джейн, блокнотами Огаст. Майла ведет Джейн в свой любимый музыкальный магазин и начинает помогать ей наверстывать современную музыку. Ей очень нравятся Мицки и Андре 3000.
Она посвящает себя полному изучению жизни в двадцать первом веке и зацикливается на абсолютно случайных современных изобретениях. Кассы самообслуживания в продуктовых магазинах сводят ее с ума, как и электронные сигареты и почти любые социальные сети, но она очарована «Хромкастом» и пятислойными говяжьими буррито из «Тако Белл». Она целую неделю смотрит «Одинокие сердца» по «Нетфликсу», пока Огаст на работе, и у нее появляются слабость к Райану Этвуду и много вопросов про моду ранних 2000-х. Она покупает десяток вкусов лапши быстрого приготовления в корейском супермаркете и ест их перед ноутбуком Огаст, разговаривая с мукбангами на Ютубе. Они ходят на обед с Нико и Майлой, на ужин с Уэсом и Исайей. Они неделями пробуют всю еду, которую Огаст не могла принести ей в метро: липкие свиные ребрышки, дымящиеся миски с квесо, огромные коробки пиццы. Родители Майлы узнают, что у ее соседки девушка-китаянка, и присылают ей коробку самодельного миндального печенья, и скоро Джейн начинает созваниваться с мамой Майлы каждый воскресный полдень, помогая ей практиковаться в кантонском диалекте. Огаст выкупает целую полку печенья со вкусом клубничного молочного коктейля в супермаркете, и остаток дня они танцуют по комнате в нижнем белье, засовывая в рот розовую глазурь, посыпку и везде оставляя сахарные поцелуи.
Как только у Джейн появляется проездной, она начинает проводить долгие дни за прогулками по Чайнатауну, занимая столик в пельменной на Малберри-стрит или стоя в очереди, чтобы заказать бао в «Фэй-Да», наблюдая за стариками, играющими в карты в Колумбус-парке. Иногда Огаст едет с ней и дает вести себя по Мотт-стрит, но чаще всего Джейн едет одна. Она всегда возвращается домой поздно, с карманами, полными оберток от бисквитов, или с пакетами, тяжелыми от апельсинов.
Джейн незаметно становится частью квартиры, как будто всегда была здесь. Она новый действующий чемпион «катись-взрывай», завсегдатай концертов Энни Депрессант. Они с Нико часами обсуждают гендер (Майла хочет, чтобы они начали вести подкаст, из-за чего Огаст объясняет Джейн, что такое подкасты, и Джейн подсаживается на «Позвони своей девушке»
[58]) и постоянно меняются джинсами. В одну ночь Огаст подслушивает их разговор о том, как далеко с 70-х продвинулись технологии по изготовлению страпонов, и сразу идет в постель. Спустя пять дней доставки и использования она просыпается с восхитительной болью в теле и покупает Нико веганский пончик в качестве благодарности.
Уэс приносит домой с работы тату-инструменты, и Джейн дает ему изрисовать ее на диване гостиной, добела сжимая ладонь Огаст. Он делает два моста тонкими черными линиями на внутренней стороне ее рук прямо над локтевыми сгибами: Манхэттенский мост на левой, а на правой под якорем Голден-Гейт.
Они обнаруживают, что Джейн легче, когда она делает то, что дает ей ощущение связи со старой жизнью. Она готовит рисовую кашу на завтрак, как делал ее папа, зависает в антикварном магазине Майлы, высказывая мнения по поводу мебели 60-х, присоединяется к демонстрациям, берет с собой Огаст на волонтерство в клиниках для больных ВИЧ. Когда она узнает, что большинство сверстников Огаст даже никогда не слышали про «Верхний лаунж», она устраивает себе неистовый недельный кутеж, расклеивая написанные вручную флаеры по всему району, пока Огаст не показывает ей, как написать пост в «Медиуме». Он становится вирусным. Она продолжает писать.
Лучшие их ночи бывают тогда, когда они ходят на танцы. Джейн нравится музыка, любая, начиная от концертов приличных местных групп до громких клубов с мигающими огнями, и Огаст ходит с ней, но решительно настаивает, что танцевать она не будет. Убеждения всегда длятся где-то полчаса, и она внезапно оказывается в толпе под ладонями Джейн и смотрит, как та двигает тазом, топает ногами и улыбается в клубах дыма. Она могла бы продолжать топтаться около бара, но пропускать такое не хочется.
Майла тянет за кое-какие ниточки, про которые отказывается говорить, и как ни в чем не бывало приходит однажды домой с фальшивым паспортом для Джейн, в котором уже есть фотография и стоит 1995-й год рождения. Джейн берет его, когда Огаст ведет ее подать резюме в «Билли», и на следующей неделе она начинает работать поваром на раздаче, быстро втягиваясь в ритм добродушных колкостей и двусмысленных комментариев с Люси, Уинфилдом и остальной командой. Джерри смотрит на нее долгим внимательным взглядом, когда она в первый раз подходит к нему за грилем, качает головой и возвращается к бекону.
Иногда, когда Огаст идет домой, она смотрит с улицы на окно своей спальни и думает о сотнях тысяч людей, проходящих мимо него. Один квадратный сантиметр картины, слишком большой, чтобы охватить ее одним взглядом. Нью-Йорк бесконечен, но в своей очень маленькой части он сделан из комнаты за окном с ее книгами и книгами Джейн, заполняющими подоконник.
Огаст наскребает остатки ее последнего студенческого кредита, чтобы купить двуспальную кровать, пружинный матрас, и Джейн выглядит так, будто она на небесах, когда первый раз плюхается на кровать с такой эйфорией, что Огаст раскошеливается еще и на пуховое одеяло. Она осознает, что готова дать Джейн практически все, что та захочет. Она обнаруживает, что даже особо не возражает.
(Джейн в итоге все-таки воплощает в жизнь мечту Огаст: она собирает кровать. Это так же невыносимо, как Огаст всегда представляла.)
В первую их ночь в этой кровати Огаст просыпается, пока Джейн прижимается грудью к ее спине и разношенная ткань одной из большеразмерных футболок Уэса мягко касается ее кожи. Она переворачивается и зарывается носом в углубление между шеей Джейн и плечом, вдыхая ее. Каким-то образом у нее всегда сладкий запах, как будто у нее сахар в венах. На прошлой неделе Огаст смотрела, как она наорала на парня с расистским плакатом на Таймс-сквер, а потом сломала его пополам о колено. Но это все равно правда. Джейн – это воздушный сахар. Острая, как нож, девушка с сердцем из сладкой ваты.
Она просыпается, потягиваясь на простынях, щурясь на Огаст в свете раннего утра.
