Огаст издает резкий смешок, застигнутая врасплох.
– Что? Ты никогда меня не просила так делать.
– Ангел, есть множество вещей, которые я бы хотела с тобой сделать, но их не сделаешь в поезде.
Огаст сглатывает.
– Ты права.
Джейн поднимает брови.
– Ну?
– Что ну?
– Ты не запишешь это в свой блокнотик секса?
– Мой… – Лицо Огаст тут же краснеет. – Ты не должна была о нем знать!
– Ты не настолько скрытная, Огаст. Клянусь, один раз ты вытащила его даже до того, как я застегнула ширинку.
Огаст в отчаянии стонет. Она знает, о какой именно записи Джейн говорит. Страница три, раздел М, подзаголовок четыре: «перевозбуждение».
– Я сейчас умру, – говорит Огаст в ладони.
– Нет, это мило! Ты такой ботаник. Это просто прелесть! – Джейн смеется, всегда веселящаяся от того, что заставляет Огаст страдать. Это подло. – Твоя очередь.
– Ну уж нет, ты уже раскрыла то, что, я думала, ты про меня не знаешь, – говорит Огаст. – Я сейчас в очень уязвимом положении.
– О боже, ты невозможна.
– Я не буду.
– Тогда мы в тупике. Если только ты не хочешь подойти сюда и меня поцеловать.
Огаст поднимает лицо от ладоней.
– И получить удар током? Я уверена, что если сейчас тебя поцелую, то это в прямом смысле меня убьет.
– Это же так всегда и ощущается, да?
– О боже, – стонет Огаст, хотя ее сердце делает на этих словах кое-что унизительное. – Заткнись и ешь свой апельсин.
Джейн высовывает язык, но делает так, как ей сказали, заканчивая свою половину и облизывая пальцы.
– Я соскучилась по апельсинам, – говорит она. – Хорошим. Тебе надо начать закупаться продуктами в Чайнатауне.
– Да?
– Да, дома мама водила меня на все рынки каждое воскресное утро и позволяла мне выбирать фрукты, потому что у меня всегда было шестое чувство на сладкое. Лучшие апельсины, которые только можно было найти. Мы набирали так много, что мне приходилось нести их домой в карманах.
Огаст улыбается про себя, представляя крошечную Джейн, с пухлыми щечками и незавязанными ботинками, шагающую от прилавка с фруктами с карманами, полными еды. Она представляет маму Джейн молодой девушкой с убранными в хвост волосами с примесью ранней седины, торгующейся с мясником на кантонском. Сан-Франциско, Чайнатаун – место, которое сделало Джейн.
– Что ты сделаешь в первую очередь, – спрашивает Огаст, – когда вернешься в 77-й?
– Не знаю, – говорит Джейн. – Попробую сесть на тот автобус до Калифорнии, наверно.
– Ты должна. Уверена, Калифорния по тебе скучает.
Джейн кивает.
– Да.
– Знаешь, – говорит Огаст, – если это сработает, к этому моменту тебе будет почти семьдесят.
Джейн корчит рожу.
– О боже, это так странно.
– О да. – Огаст смотрит в потолок туннеля. – Уверена, у тебя есть дом, и он наполнен сувенирами со всего мира, потому что свой четвертый десяток ты провела в Европе и Азии с рюкзаком наперевес. Везде колокольчики. Никакого сочетания в вещах.
– Мебель хорошая и крепкая, но я никогда не забочусь о дворе, – вставляет Джейн. – Там джунгли. Даже входную дверь не видно.
– Ассоциация домовладельцев тебя ненавидит.
Джейн хмыкает.
– Хорошо.
Огаст выдерживает паузу, прежде чем осторожно добавить:
– Уверена, ты жената.
В тусклом свете она видит, как гаснет улыбка Джейн, опускаются уголки ее губ.
– Не знаю.
– Я надеюсь на это, – говорит Огаст. – Может, какая-нибудь девушка наконец-то появилась в нужное время, и ты на ней женилась.
Джейн пожимает плечами, поджимая губы. На одной стороне щеки появляется ямочка.
– Ей придется жить с фактом, что я всегда буду хотеть вместо нее кое-кого другого.
– Да ладно, – говорит Огаст. – Это несправедливо. Она хорошая дама.
Джейн поднимает взгляд и закатывает глаза, но ее губы расслабляются. Она упирается ладонями в рельс и откидывает назад голову.
– А если я останусь? – говорит она. – Что ты сделаешь в первую очередь?
Тысячу вещей могла бы назвать Огаст, тысячу вещей, которые она хочет. Спать рядом с ней. Покупать ей обед в куриной забегаловке напротив. Брайтон-Бич. Проспект-парк. Целоваться с ней за закрытой дверью.
Но она просто говорит:
– Отвезу тебя к себе домой.
Не успевает Джейн ответить, как темноту прорезает луч света со стороны того конца туннеля, где находится мэрия. Джейн поворачивает голову.
– Эй! Кто там? – кричит сердитый голос. – Выбирайтесь на хрен из туннеля!
– Гребаные свиньи, – говорит Джейн, вскакивая и рассыпая кожуру. – Бежим!
Они бегут обратно по туннелю к «Канал-Стрит», Джейн спотыкается в спешке, но не теряет равновесия на контактном рельсе, и в какой-то момент рядом с развилкой они начинают смеяться. Громким, задыхающимся, невероятным, истерическим смехом, заполняющим пути и давящим на легкие Огаст, пока она с трудом бежит к их ветке. Когда они добегают до «Кью», со станции как раз уезжает поезд, и Джейн прыгает на бегу и хватается за ручку последнего вагона.
– Давай! – кричит она, протягивая руку Огаст. Огаст берется за нее и дает сильной хватке Джейн подтянуть ее.
– Это наша фишка? – перекрикивает Джейн скрежет поезда, пока он везет их к Бруклину. – Целоваться между вагонами?
– Ты еще меня не целовала! – замечает Огаст.
– А, точно, – говорит Джейн. Она убирает растрепанные ветром волосы с лица Огаст, и, когда их губы встречаются, на вкус она как апельсины и молния. Огаст остается в поезде до поздней ночи, пока вагоны не начинают расчищаться и расписание не растягивается все больше и больше. Она ждет волшебного часа, и, судя по тому, как Джейн проводит ладонью по ее талии, она ждет тоже.
На этот раз нет удобной темноты, нет идеально спланированной остановки, но есть пустой вагон, и Манхэттенский мост, и Джейн, вжимающаяся в нее, и движения бедер, и короткие вдохи, и зацелованные губы. Быть с Джейн здесь, вот так, должно казаться грязным, но безумие в том, что она наконец-то все это понимает. Любовь. Всю ее форму. Что значит касаться кого-то и одновременно хотеть будущего с этим человеком.
Как в бреду, перед глазами возникает Джейн с ее домом, растениями и колокольчиками, и Огаст тоже там есть, в своем теле на старой кровати. Джейн опускается между ее ног, и она думает: «Пятьдесят лет». Джейн кусает кожу на ее горле, и она думает о фотографиях в рамках и листах с рецептами в пятнах. Джейн сжимается вокруг ее пальцев, и она думает: «Дом». Ее веки опускаются под губами Джейн, и это словно крепкий ночной сон.
