На секунду наступает тишина, Джейн смотрит на нее, а потом снимает с себя рюкзак и протягивает Огаст что-то из его бокового кармана.
– Не только у тебя есть блокноты, – тихо говорит Джейн.
Это крошечный потрепанный «молескин», раскрытый на странице, покрытой неряшливым почерком Джейн: «Овервотч
[45]. Эппл против Уиндоус
[46],
[47],
[48]. Джолли
[49]. Звездные войны. Что такое приквел?»
– Что это?
– Это список, – говорит Джейн, – вещей и людей, которых упоминала ты, или Нико, или Майла, или Уэс, или люди в поезде. Мне нужно многое наверстать.
Огаст поднимает взгляд, чтобы изучить лицо Джейн. Она выглядит… нервной.
– Давно ты это ведешь? – спрашивает Огаст.
Она проводит ладонью по коротким волосам на загривке.
– Несколько месяцев.
– Ты… ты хочешь все это знать? Ты никогда не спрашивала. Я думала, ты не хочешь знать.
– Сначала я не хотела, – признается Джейн. – Я хотела вернуться и была настолько полна решимости, что мне было плевать на все остальное. Я не хотела знать ничего, что могло это усложнить. Но рядом была ты, и я хотела знать, что сделало тебя тобой, и я… я не знаю. – Она стучит носком кеда по полу. – В какой-то момент я, видимо, решила… что будет не так уж плохо, если мне придется остаться. Все может быть нормально.
Огаст прижимает «молескин» к груди.
– Я… я знаю, что я сказала… но я не думала, что ты на самом деле захочешь остаться. Ты действительно этого хочешь?
– Часть меня – да. Ты была права. Дело не только в том, чтобы вернуться туда, откуда я начала. Я езжу в этом поезде каждый день, и я вижу, как люди открыто выражают свои чувства, и чаще всего никто на них не наезжает, и это… Я не знаю, понимаешь ли ты, какое это безумие для меня. Я знаю, что все не идеально, но, по крайней мере, если я останусь, все будет по-другому. – Все это время она изучала свою кутикулу, но теперь она поднимает взгляд. – И я смогу быть с тобой.
У Огаст раскрывается рот.
– Со мной.
– Да, я… я знаю, чего это будет мне стоить, но… я не знаю. Все это – вся эта путаница – пугает меня до усрачки. – Она сглатывает. – Но мысль о том, чтобы остаться тут с тобой, совсем меня не пугает.
– Я не… я думала, что для тебя это просто способ приятно провести время. – В ответ она слышит короткий смешок.
– Я хотела, чтобы так и было, но это не так. И никогда не было. – Ее глаза каким-то образом поглощают тусклое освещение поезда и превращаются во что-то новое. Сейчас, когда она смотрит на Огаст, – в звезды. В чертов Млечный Путь. – А что это для тебя?
– Это… ты… боже, Джейн, это… я хочу тебя, – говорит Огаст. Это не красноречиво и не круто, но наконец-то правдиво. – Что бы это ни значило, как бы ты меня ни хотела, пока ты здесь, я хочу этого, и, возможно, это звучит отчаянно, но я…
Она не успевает закончить, потому что Джейн притягивает ее к себе и целует, втягивая конец предложения.
Огаст касается ее лица и открывает глаза, отстраняясь, чтобы спросить:
– И что это значит?
– Это значит, что я… ты… – пытается Джейн. Она наклоняется для еще одного поцелуя, но Огаст упрямо удерживает ее на месте. – Ладно… да, я хочу этого. Я хочу того же, что и ты.
– Ладно, – говорит Огаст. Она облизывает губы. На вкус они как чистая комната, полный дом и средний балл 4,5. Как ее личный рай. – То есть мы… мы вместе до тех пор, пока не сможем быть вместе, если до этого дойдет.
– Да, – говорит Джейн.
Все так просто, один слог, слетающий с языка Джейн, две пары обуви, зажатых друг между другом, этот длинный путь желания без обладания и обладания без понимания, сложенные в одно слово.
– Ладно, – говорит Огаст. – Я могу с этим жить.
– Даже если я в итоге уйду?
– Это не важно, – говорит Огаст, хотя это не так. Это важно, но это ничего не меняет. – Что бы ни случилось, я хочу тебя.
Она поднимается на носки и целует Джейн, быстро, мягко, как фотовспышка, и Джейн говорит:
– Но в случае, если я все-таки останусь… тебе придется просветить меня по всему из моего списка.
Огаст открывает глаза.
– Правда?
– Ну, я же не могу просто перескочить в двадцать первый век, не зная, как работает вайфи.
– Вай-фай.
– Видишь! – Она показывает на Огаст. – Вершина айсберга, Лэндри. Тебе нужно очень многому меня научить.
Огаст ухмыляется, пока поезд останавливается на «Юнион-Сквер», и пассажиры начинают выходить, освобождая несколько сидений на скамье.
– Хорошо. Садись. Я расскажу тебе про франшизу «Форсаж». Это на целый час.
Джейн так и делает, закидывая ногу на ногу и скрещивая ладони за головой.
– Боже, – говорит она, улыбаясь Огаст. – У меня чертовски тяжелый год.
Огаст дожидается следующего дня, чтобы об этом заговорить.
Иногда процесс возвращения воспоминаний Джейн кажется таинственным и глубоким, как будто они копаются в невидимом волшебстве, вытягивая тонкие корни. Но часто все происходит так: Огаст запихивает «Пабст Блу Риббон» в коричневый бумажный пакет и несет его в метро, словно роскошь, надеясь, что запах хренового пива пробудит что-то в мозгу Джейн.
– В общем, – говорит Огаст, когда садится. – Я кое-что узнала, и я… я не рассказала тебе, потому что мы не разговаривали, но мне надо рассказать тебе все сейчас, потому что тебе надо вспомнить остальное. Это может быть очень важно.
Джейн настороженно на нее смотрит.
– Хорошо…
– Хорошо, сначала я дам тебе это. – Огаст протягивает ей пиво, бросая сердитый взгляд на туриста, который отрывается от своего путеводителя и таращится на них. – Тебе необязательно это пить, но Джерри говорил, что вы пили его вместе, поэтому я подумала, что запах может помочь.
– Ладно, – говорит Джейн. Она открывает банку. Турист неодобрительно хмыкает, и Джейн закатывает глаза. – Ты увидишь в этом метро вещи и похуже, чувак. – Она поворачивается обратно к Огаст. – Я готова.
Огаст откашливается.
– Итак… ты когда-нибудь слышала про отключение электричества в Нью-Йорке в 1977-м? Масштабный перебой электричества почти по всему городу?
