Она рассказывала Огаст про большую ссору, которую она подслушала одной ночью, про то, как Оги отчаянно поцеловал ее в лоб и ушел с чемоданом, как он писал ей каждую неделю, пока письма не перестали приходить. Она рассказывала Огаст про поездку на трамвае до полицейского участка, про то, как сотрудник говорил, что они не могут тратить время на ее побеги, как ее родители пригласили шефа на ужин, когда он отвез ее домой, а потом забрали у нее книги в качестве наказания.
Теперь понятен смысл, почему Оги ушел и не вернулся, что было неясно, когда было известно только о мелких семейных ссорах. Огаст понимает, почему он никогда не говорил своей сестре, что он еще в городе, почему ее бабушка и дедушка предпочитали притворяться, что он никогда не существовал. Он был как Джейн, только географически ближе.
Она не знает, как рассказать все маме. Она даже не знает, как разговаривать сейчас с мамой.
Этого слишком много, чтобы думать об этом, слишком много, чтобы уместить в сообщение или звонок, поэтому она заталкивает телефон в карман и решает, что разберется с тем, с чем сможет, прежде чем расскажет остальным.
Только когда «Кью» останавливается и она видит Джейн, ей приходит в голову, что для Джейн это тоже может быть слишком.
Джейн сидит там не моргая. Воротник ее футболки порван, а на губе свежий порез. Она сжимает и разжимает правую ладонь снова и снова у себя на коленях.
– Что случилось? – говорит Огаст, влетая в вагон и роняя сумку, чтобы опуститься перед ней на колени. Она берет лицо Джейн в ладони. – Эй, расскажи мне.
Джейн безразлично пожимает плечами.
– Какой-то парень обозвал меня словом, которое я не хочу повторять, – наконец говорит она. – Эта смесь расизма и гомофобии всегда провоцирует.
– О боже, он тебя ударил? Я его убью.
Она мрачно смеется, не поднимая глаз.
– Нет, это я его ударила. Губу повредила, когда кто-то стаскивал меня с него.
Огаст пытается провести большим пальцем по губе Джейн, но та отдергивается.
– Господи, – шипит Огаст. – Копов вызвали?
– Не-а. Мы с каким-то парнем вытолкнули его на следующей станции, и я сомневаюсь, что его эго могло бы справиться с вызовом копов из-за тощей китаянки.
– Я имела в виду для тебя. Ты ранена.
Джейн сбрасывает с себя руки Огаст, наконец-то встречаясь с ней глазами. Огаст вздрагивает от стали в ее глазах.
– Я не связываюсь с гребаными свиньями. Ты знаешь, что я не связываюсь с гребаными свиньями. – Огаст садится на пятки. Что-то не так с Джейн, с атмосферой вокруг нее. Обычно Огаст как будто может чувствовать частоту, на которой она вибрирует, как будто она обогреватель или оголенный провод, но сейчас все тихо. Зловеще тихо.
– Прости, это было идиотское предложение, – медленно говорит Огаст. – Слушай, ты… в порядке?
– А ты как думаешь, мать твою, Огаст? – выплевывает она.
– Я знаю… это хреново, – говорит ей Огаст. Она думает про пожар, про то, что перемещало Джейн из города в город. – Но, обещаю, большинство людей изменилось. Если бы ты могла выйти на улицу, ты бы увидела.
Джейн берется за поручень и поднимается на ноги. Ее глаза аспидные, кремневые, каменные. Поезд делает поворот. Она не двигается.
– Дело не в этом.
– Тогда в чем, Джейн?
– Боже, ты не… ты не понимаешь. Не можешь понять.
На секунду Огаст чувствует себя так же, как в ночь после сеанса, когда она держала ладонь на запястье Джейн и ощущала пульс, бьющийся невероятно быстро под ее пальцами, когда она разговаривала с Джейн так, будто та стоит на карнизе. Джейн могла бы с таким же успехом свеситься из аварийного выхода.
– А ты попробуй.
– Ладно, хорошо, это как… я однажды проснулась, а половина людей, которых я когда-то любила, мертвы, а другая половина прожила всю жизнь без меня, и у меня не было шанса это увидеть, – говорит Джейн. – У меня не было шанса быть на их свадьбах или на их выставках. Я не смогла увидеть, как растут мои сестры. Я не смогла рассказать родителям, почему я ушла. Я не смогла все исправить. Черт, моя подруга Суджон начала встречаться с новым парнем, который был очень раздражающим, и я собиралась сказать ей бросить его, и я даже не смогла сделать это. Понимаешь, о чем я? Ты когда-нибудь думала о том, каково мне?
– Конечно, я…
– Я как будто умерла, – перебивает она. У нее срывается голос на полуслове. – Я умерла, но должна все чувствовать. И вдобавок ко всему я чувствую все, что я когда-то чувствовала, заново. Я заново получаю плохие новости каждый день, я вижу решения, которые я принимала, и я не могу ничего исправить. Я даже не могу от этого убежать. Это ужасно, Огаст. – Так. Вот оно. Джейн до этого шокирующе непринужденно относилась ко всей своей экзистенциальной ситуации. Огаст ожидала чего-то такого.
– Я знаю, – говорит Огаст. Сиденье слегка скрипит, когда она поднимается на ноги, и Джейн следит за тем, как она встает ближе, с распахнутыми глазами, как будто может сбежать в любую секунду. Огаст двигается, пока не оказывается достаточно близко, чтобы ее коснуться. Она не касается. Но могла бы. – Мне жаль. Но еще… еще не поздно что-то из этого исправить. Мы со всем разберемся, и мы вернем тебя туда, где ты должна быть, и…
– Клянусь гребаным богом, Огаст, ты можешь хоть раз не вести себя так, будто все знаешь?
– Ладно, – говорит Огаст, чувствуя позвоночником защитную реакцию. Не только Джейн провела последний день в боевом настрое. – Господи.
Зубы Джейн секунду жуют разбитую губу, как будто она думает. Она отступает назад на три шага, за пределы досягаемости.
– Боже, просто… ты так уверена, что есть ответ, но для этого нет никаких оснований. Ни в чем из этого нет никакой гребаной логики.
– Поэтому ты вела себя так, будто тебе плевать на дело? Потому что ты не веришь, что я могу его раскрыть?
– Я не гребаное дело, которое надо раскрывать, Огаст.
– Я знаю это…
– А вдруг я на этой ветке проведу вечность, а? – спрашивает ее Джейн. – Это все сейчас интересно и волнительно, но однажды тебе будет тридцать, а мне будет двадцать четыре, и я все еще буду здесь, и тебе станет скучно, а я останусь тут. Одна.
– Я тебя не брошу, – говорит Огаст.
Огаст видит бунтарку в том, как Джейн закатывает глаза и говорит:
– Должна бросить. Я бы бросила.
– Да, но я не ты, – огрызается Огаст.
Это останавливает их обеих. Огаст не хотела это говорить.
– Что это значит?
– Ничего. Забудь. – Огаст сжимает ладони в карманах в кулаки. – Слушай, ты злишься не на меня. Ты не из-за меня тут застряла.
– Нет, не из-за тебя, – соглашается Джейн. Она отворачивается, и ей на глаза падают волосы. – Но ты заставила меня это осознать. Ты заставила меня вспомнить. И возможно, это хуже.
