Все всегда то же самое.
На следующий день Огаст берет с холодильника документ, который прислала ей мама.
Она не открывала его со дня получения, не думала о нем, но и не выбросила в мусорку. Она хочет, чтобы его не было, поэтому запихивает его в сумку и садится на «Кью», чтобы доехать до почты. Он кажется тяжелым у нее в сумке, словно семейная реликвия.
Все-таки невероятно, как вид Джейн, сидящей там, как всегда, и тычущей в край сиденья своим швейцарским ножиком, снимает напряжение в ее плечах.
– Привет, Лэндри, – говорит Джейн. Она улыбается, когда Огаст наклоняется, чтобы приветственно ее поцеловать. – Еще не спасла «Билли»?
– Работаю над этим, – говорит Огаст, садясь рядом с ней. – Еще нет каких-то озарений?
– Работаю над этим, – говорит Джейн. Она окидывает Огаст взглядом. – Что происходит? Ты какая-то… наэлектризованная.
– Ты можешь это делать? – спрашивает Огаст. – Из-за штуки с электричеством? Я имею в виду, ты чувствуешь эмоциональные частоты других людей?
– Не совсем, – говорит Джейн, подпирая рукой голову. – Но иногда, в последнее время, твои начали проявляться. Не совсем четко, как музыка из соседней комнаты, понимаешь?
Упс. Она чувствует ужасную тупую любовь, исходящую от Огаст?
– Интересно, значит ли это, что ты становишься более настоящей, – говорит Огаст, – как, например, с вином, когда оно подействовало на тебя, хотя раньше ты не могла пьянеть. Может быть, это прогресс.
– Чертовски на это надеюсь, – говорит Джейн. Она отклоняется назад, цепляясь рукой за поручень рядом с ней. – Но ты не ответила на мой вопрос. Что происходит?
Огаст шипяще выдыхает и пожимает плечами.
– Поссорилась с мамой. Это тупо. Не очень хочу об этом говорить.
Джейн тихо присвистывает.
– Поняла тебя. – Короткая пауза снимает напряжение, прежде чем Джейн опять заговаривает. – А, наверно, это не особо поможет, но я кое-что вспомнила.
Она приподнимает низ футболки, показывая татуировки, которые покрывают ее бок от ребра до бедра. Огаст видела их все, по большей части торопливыми вспышками или в полутьме.
– Я вспомнила, что это значит, – говорит Джейн.
Огаст смотрит на чернильных животных.
– Да?
– Это знаки зодиака моей семьи. – Она касается хвостовых перьев петуха, распростертых по ее ребру. – Мой папа, 33-й. – Морды собаки на боку. – Мама, 34-й. – Рогов козла на тазе. – Бетти, 55-й. – Исчезающая под ее поясом обезьяна. – Барбара, 56-й.
– Ого, – говорит Огаст. – А у тебя что?
Она показывает на противоположную сторону таза, на змею, поднимающуюся с ее бедра отдельно от остальных.
– Год Змеи.
Рисунки красивые, и она не может представить, чтобы Джейн набила какие-то из них до побега. А значит, она часами сидела под иглой ради своей семьи после того, как от нее ушла.
– Слушай, – говорит Огаст. – Ты уверена, что не хочешь, чтобы я?..
Она уже спрашивала, попробовать ли ей найти семью Джейн. Джейн отказалась, и Огаст не настаивала.
– Нет, я… я не смогу, – говорит Джейн, заправляя обратно футболку. – Я не знаю, что хуже – мысль о том, что они искали меня, не могли найти и, наверно, думали, что я умерла, или мысль о том, что они просто сдались и продолжили жить своей жизнью. Я не хочу знать. Я не смогу… я не смогу это вынести.
Огаст думает про свою маму и документ в сумке.
– Я понимаю.
– Когда я ушла из дома, – говорит Джейн спустя несколько секунд. Она вернулась к своему швейцарскому ножику, выцарапывая тонкую линию на сверкающей синеве сиденья, – я один раз позвонила из Лос-Анджелеса, и боже, родители были в ярости. Папа сказал мне не возвращаться. И я не могла его винить. Тогда я звонила в последний раз, и я… я правда считала, что это лучшее, что я могу для них сделать. Для нас. Плыть по течению. Но я думала о них каждый божий день. Каждую минуту дня, как будто они были со мной. Я сделала тату, чтобы так и было.
– Они прекрасны.
– Мне нравятся нестираемые отметки, понимаешь? Татуировки, шрамы. – Она заканчивает выцарапывать букву Е и, тихо хмыкая, переходит к Й. – Вандализм. Когда ты всю жизнь бежишь, иногда это единственное, что у тебя остается.
Она выцарапывает маленький плюс под своим именем и смотрит на Огаст, протягивая нож.
– Твоя очередь.
Огаст переводит взгляд с нее на нож, на пустое место под плюсом и обратно целых десять секунд, прежде чем до нее доходит. Огаст хочет, чтобы в нестираемой отметке, которую она оставляет на «Кью», было имя Огаст рядом с ее именем.
Огаст тянется к заднему карману, откашливается от нахлынувших чувств и говорит:
– У меня есть свой.
Она выдвигает лезвие и принимается за работу, выцарапывая неуклюжее «ОГАСТ». Закончив, она откидывается назад, расслабленно держа нож в руке и наслаждаясь их с Джейн работой. «ДЖЕЙН + ОГАСТ». Ей нравится, как они смотрятся вместе.
Когда она поворачивается к Джейн, та смотрит на ладонь Огаст.
– Что это? – спрашивает Джейн.
Огаст следит за ее взглядом.
– Мой нож.
– Твой… откуда он тебя?
– Подарок, – говорит Огаст. – Моя мама подарила его мне, он принадлежал ее брату.
– Огаст.
– Да?
– Нет. Огаст, – говорит Джейн. Огаст хмуро на нее смотрит, и она продолжает: – Так его звали. Парня, которому принадлежал этот нож. Оги.
Огаст таращится на нее.
– Как ты?..
– Сколько ему лет? – перебивает Джейн. У нее распахнуты глаза. – Брату твоей мамы – сколько ему лет?
– Он родился в 48-м, но он… он пропал в…
– 1973-й, – заканчивает Джейн.
Огаст никогда не рассказывала Джейн никаких подробностей. Было здорово иметь в жизни что-то, не затронутое поисками Оги. Но Джейн знает. Она знает его имя, год, и она…
– Твою мать, – матерится Огаст.
Бию Су. Она вспомнила, где видела это имя.
Она три раза теребит застежку на рюкзаке, прежде чем ей удается вытащить документ.
– Открой его, – говорит Огаст.
Пальцы Джейн робко берутся за край папки и открывают ее: к первой странице прикреплена пожелтевшая черно-белая газетная фотография Джейн, у которой не хватает пары татуировок, на фоне ресторана, который только что открылся в Квартале. В подзаголовке она указана как «Бию Су».
– Моя мама отправила мне это, – говорит Огаст. – Она сказала, что нашла кого-то, кто мог знать ее брата, и отследила этого человека до Нью-Йорка.
Спустя секунду это происходит: лампа над их головой вспыхивает ярче и гаснет.
