Джейн широко улыбается.
– Слушай, я была лесбиянкой в 70-е. Я могу справиться с чрезвычайными ситуациями.
– Боже, – стонет Огаст, пока Джейн тоже садится на сиденье. – Поверить не могу, что заставила тебя вытаскивать меня из экзистенциального кризиса.
Джейн наклоняет голову и смотрит на нее. У нее есть способность переключаться время от времени между женскими и мужскими чертами с легкой разницей в том, как она держит подбородок, или в положении ее губ. Прямо сейчас она самая красивая девушка, которую Огаст только видела.
– Заткнись, – говорит Джейн. – Ты тратишь жизнь на то, что ездишь на метро, чтобы помочь незнакомке, не имея подтверждения того, что ей можно помочь. Позволь мне тоже сделать что-то для тебя.
Огаст выдыхает и удивляется, насколько Джейн близко, когда воздух колеблет кончики ее волос.
Джейн продолжает на нее смотреть, и Огаст может поклясться, что видит, что-то в ее взгляде, как воспоминание, когда она думает о Минсе, или Дженни, или одной из других девушек, но на этот раз что-то новое, другое. Что-то хрупкое, как искра, и только для Огаст. Это то же ощущение, как и на платформе, – может быть, на этот раз настоящее.
Огаст должно быть все равно. Она не должна этого хотеть. Но то, как ее сердце заходится в новом ритме, показывает, что она все равно, черт побери, этого хочет.
– Ты не чужая, – говорит Огаст в эти несколько сантиметров между ними.
– Да, ты права, – соглашается Джейн. – Мы точно друг другу не чужие. – Она откидывается назад, заводит руки за голову, отворачивая лицо от Огаст, и говорит: – Я думаю, ты моя лучшая подруга, да?
Поезд заезжает на новую станцию, и Огаст сжимает зубы.
Подруга.
– Да, – говорит Огаст. – Да, наверно, так.
– И ты вернешь меня туда, где я должна быть, – продолжает Джейн, улыбаясь. Улыбаясь при мысли о том, чтобы вернуться в тысяча девятьсот семьдесят какой-то и больше никогда не увидеть Огаст. – Потому что ты гений.
Поезд дрожит и со стоном останавливается.
– Да, – говорит Огаст и выдавливает улыбку.
– Что вы делаете в исследовательских целях? – спрашивает Майла. Сложно уловить вопрос, когда у нее между зубами зажата отвертка, но до Огаст доходит суть.
У Майлы есть свой кабинет в задней части «Ривайнд» с полками, полными печатных машинок, старых радиоприемников и рабочим местом, заваленным запчастями. Она сказала Огаст, что получила работу, когда в середине своего последнего семестра в Колумбии вошла сюда и вытащила из рук владельца плоскогубцы, чтобы перенастроить проигрыватель из 1940-х. Она фанатка старья, как она всегда о себе говорит, и это было как раз кстати. Она явно хороша в своей работе – настолько, что ее шеф позволяет ей украшать свое рабочее место самодельной вышивкой, которая гласит: «ЭНЕРГИЯ БОЛЬШОГО ЧЛЕНА НЕ ЗАВИСИТ ОТ ПОЛА».
Она смотрит на Огаст через гигантское увеличительное стекло, установленное на ее столе, так что рот и нос у нее нормального размера, а глаза размером с обеденные тарелки. Огаст старается не смеяться.
– Целуемся, ясно? Мы целовались…
– В поезде?
– Не думай, что Нико не рассказал мне о том разе под коробкой от пиццы после Дня благодарения в прошлом году.
– Так, это был праздник.
– В общем, – продолжает Огаст, – я начала говорить, что воспоминания о поцелуях и девушках, к которым она что-то чувствовала, очень ей помогают, и лучший для нее способ их вспомнить – воссоздать их. – Гримаса, которую строит Майла, увеличивается линзой раз в десять и искажается так, что становится похожа на осуждающего Дали. – Не надо делать такое лицо, ладно? Я знаю, что это плохая идея.
– Ну, тебе как будто нравится, когда тебя психологически пытают, – говорит Майла, наконец-то садясь, из-за чего пропорции ее лица возвращаются к норме. – Стой, так и есть? Потому что, черт возьми… ладно.
– Нет, в этом и суть, – говорит Огаст. – Я должна перестать. Я не могу больше этим заниматься. Это… это меня убивает. Поэтому я и пришла сюда: у меня есть идея, чем можно было бы это заменить.
– И что это?
– Радио, – говорит Огаст. – Она очень любит музыку. Она сказала, что не хочет использовать «Спотифай» или подобные приложения, но, возможно, случайные песни на радио помогут ей что-то вспомнить. Я хотела узнать, есть ли у вас какие-нибудь портативные радиоприемники.
Майла отодвигается от стола, складывая руки на груди и изучая свои владения разобранных кассовых аппаратов и деталей музыкальных автоматов, словно стимпанковый Тони Старк в кожаной юбке.
– У нас может быть что-то на складе.
– И, – говорит Огаст, следуя за ней к складской комнате в задней части магазина, – я видела, как Джейн вышла за пределы поезда.
Майла резко поворачивает голову.
– Она сошла с поезда, а ты начала рассказ с поцелуев? Боже, ты самая бесполезная бисексуалка, которую я встречала за всю свою чертову жизнь.
– Она не сошла с него, она была за пределами него, – поясняет Огаст. – Она может ходить между вагонами.
– То есть она застряла не в поезде, а на ветке, – подводит итог Майла, отпирая дверь склада. – Будем знать.
Пятнадцать минут спустя Огаст уходит с портативным радиоприемником и напоминанием от Майлы купить батарейки, и когда она отдает его Джейн, то видит, как ее лицо озаряется так, будто Рождество наступило раньше. Отчасти из-за этого, она должна признаться, его и купила. Другая причина проявляется быстро.
– Есть одна вещь, которую я пытаюсь вспомнить, – говорит Джейн. – Из Лос-Анджелеса. Там был фургончик с тако и кола с лаймом, и песня «Слай энд зе Фэмили Стоун»… и девушка. – Она смотрит на Огаст. И Огаст могла бы – она могла бы сойти с поезда и вернуться с долькой лайма и поцелуем, она даже хочет так сделать, но вспоминает, как Джейн говорила о том, чтобы выбраться отсюда, как она улыбнулась при мысли о том, чтобы уйти.
– О боже, – говорит Огаст. – Это… это похоже на хорошую зацепку, но я… я должна идти на работу. У меня сегодня двойная смена, понимаешь, нужны деньги, так что… вот. – Она берет сумку, высматривая на табло следующую станцию. Даже не близко к работе. – Попробуй радио. Может, найдешь станцию с фанком. Должно помочь.
– А, – говорит Джейн, крутя ручку, – ладно. Да, хорошая идея.
И Огаст вылетает из поезда с волной людей, как только открываются двери.
Ей кажется – она даже уверена, – что нашла решение своей проблемы. Радио. Теперь все должно быть нормально.
Все начинается в субботу утром, когда Джейн пишет: «Огаст, включи радио на 90.9 FM. Спасибо, Джейн».
Естественно, у Огаст нет радио. И Джейн никогда бы не пришло в голову, что у Огаст нет радио. А если бы и было, она сейчас наконец-то на прогулке, сидит у воды в Проспект-Парке, смотрит, как утки дерутся из-за крошек пиццы, а торчки передают друг другу косяк под беседкой. Она могла бы быть в поезде с Джейн, но Нико лично собрал ей сэндвич и настоял на том, чтобы она воспользовалась свободным субботним утром, чтобы «пересобраться», «впитать другие энергии» и «попробовать этот сыр “Хаварти”, который я купил на рынке на прошлой неделе, он очень специфичный».
