– О боже, какого хрена? – говорит она, но не слышит собственного голоса.
Рельсы прямо тут. Один неверный шаг и несколько сантиметров воздуха между тем, чтобы остаться в живых, и тем, чтобы тебя соскребали с рельс. Это худшая идея, которую только можно придумать, а Джейн занимается этим веселья ради.
– Так ты чувствуешь себя живой, да? – кричит Джейн и, не успевает Огаст затащить их обеих обратно в вагон, перешагивает через зазор на платформу следующего вагона.
– Так я чувствую, что сейчас умру! – кричит в ответ Огаст.
– Это одно и то же!
Огаст хватается за вагон, прижавшись спиной к двери, впиваясь ногтями. Джейн берется за ручку следующей двери одной рукой, а другую протягивает Огаст.
– Давай! Ты можешь!
– Не могу, правда!
– Огаст, ты можешь!
– Не могу!
– Не смотри на рельсы! – кричит она. – Подними глаза, Лэндри!
Мозг Огаст кричит ей, чтобы она не делала этого, но она отрывает взгляд от рельсов и смотрит на вагон перед ней, крошечную платформу, Джейн, стоящую там с протянутой рукой, ветер, развевающий волосы вокруг ее лица.
Огаст внезапно осознает, что она впервые видит Джейн не в вагоне.
Это и заставляет ее сделать шаг. Потому что Огаст не занимается таким, но Джейн снаружи.
– О черт, – бормочет Огаст и берется за руку Джейн.
Она преодолевает зазор между вагонами за одно дыхание, один крик, застрявший у нее в горле, и вот ее ноги стоят на металле.
Она сделала это. Она перешагнула.
Огаст валится на грудь Джейн, и Джейн обхватывает ее за талию, как она сделала в тот день, когда выключился свет, в тот день, когда Огаст подумала, что у нее нет никаких шансов. Джейн смеется, и от истерического взрыва адреналина Огаст смеется тоже, пока ее плащ развевается вокруг них.
Это они. Две пары ног на куске металла. Две девушки посреди урагана, сносящего эту ветку. Она смотрит вверх на Джейн, а Джейн смотрит вниз на нее, и Огаст чувствует ее везде, даже в местах, которых она не касается, близко прижатая, пока мир ревет.
– Видишь? – говорит она. Но при этом она смотрит на губы Огаст. – Ты сделала это.
И Огаст кажется, пока она смотрит на нее, вздергивая подбородок, что здесь, в пространстве между вагонами метро, прямо на краю существования Джейн, именно то место, где Джейн наконец-то по-настоящему ее поцелует. Никакого притворства. Никаких воспоминаний. Просто потому, что она этого хочет. Ее пальцы сжимаются на талии Огаст, впиваясь в ткань ее плаща, и…
– Пошли, – говорит Джейн, распахивая дверь, и они вваливаются в следующий вагон.
Джейн тянет ее, почти перейдя на бег, мимо безразличных пассажиров, уворачиваясь от поручней и стоящих людей, пока они не доходят до следующей двери. Они перепрыгивают из одного вагона в следующий, из одной двери в другую, пока это не перестает быть таким пугающим, пока Огаст не начинает почти без колебаний брать ее за руку.
– Так, – говорит Джейн, когда они добираются до их седьмого перехода. – Ты первая.
Огаст поворачивается с распахнутыми глазами. Она на это не подписывалась.
– Что?
– Ты доверилась мне, так? – Огаст кивает. – А теперь доверься себе.
Огаст поворачивается к следующему вагону. Ее мозг выбирает этот момент, чтобы напомнить ей, что в 2016 году от несчастных случаев в метро погибло сорок восемь человек. Она не считает, что сможет сделать это без Джейн, стоящей там, чтобы ее поймать, если она оступится, и она совсем не заинтересована в том, чтобы войти в историю как причина задержки «Кью», пока кто-то вызывает медэксперта.
Но она доверилась Джейн. Она доверилась Джейн, и ее времени на этом поезде, и этой самодовольной ухмылке и решила, что будет в безопасности. Почему она не может поступить так же с собой? Она изучила этот поезд вдоль и поперек. «Кью» – дом, а Огаст – девушка с ножом, разбирающая его остановки одну за другой. Она ни во что не верит. Но она может поверить в это.
Она делает шаг.
– Да, черт возьми! – кричит Джейн сзади, когда она делает это. Джейн не дожидается руки Огаст и перепрыгивает на платформу. – Умница!
Джейн открывает дверь и, оказавшись на другой стороне, Огаст падает на ближайшее сиденье.
– Офигеть, – говорит Огаст, тяжело дыша. – Офигеть, поверить не могу, что я это сделала.
Джейн прислоняется к поручню, чтобы перевести дыхание.
– Ты это сделала. И этому ты должна довериться. Потому что у тебя есть то, что тебе нужно. И иногда вселенная тебе помогает.
Огаст делает вдох, выдох. Она смотрит на Джейн, которая в сорока пяти годах от того, где она должна быть, и да, наверно, в какой-то степени вселенная правда ей помогает.
– Итак, – говорит Джейн, – давай сведем все к одной вещи. Что пугает тебя больше всего?
Огаст обдумывает это, пока ее дыхание выравнивается.
– Я… – пробует она. – Я не знаю, кто я.
Джейн фыркает, поднимая бровь.
– Что ж, тогда нас, мать твою, таких двое.
– Да, но…
– Хватит, ладно? Давай притворимся на пять минут, что все остальное не важно, и я – это я, а ты – это ты, и мы сидим в этом поезде и во всем разбираемся. Ты можешь это сделать?
Огаст стискивает зубы.
– Да.
– Ладно, – говорит Джейн. – А теперь послушай меня.
Она садится на корточки перед Огаст, упираясь ладонями в колени Огаст и заставляя посмотреть ей в глаза.
– Никто из нас не знает точно, кто мы, и знаешь что? Это ни хрена ничего не означает. Видит бог, я не знаю, но я найду, как узнать. – Она гладит большим пальцем коленную чашечку Огаст, нежно нажимая на мягкую часть под бедром. – Ну… в общем, я встречалась с одной девушкой, которая была художницей. И она занималась фигурным рисованием: она сначала рисовала вокруг человека негативное пространство, а потом заполняла человека. И я стараюсь также на это смотреть. Может, я и не знаю, что меня заполняет, но я могу смотреть на пространство вокруг того места, где я сижу в этом мире, на то, что создает его форму, и я могу следить за тем, из чего оно сделано, хорошее ли оно, причиняет ли оно кому-то боль, делает ли людей счастливыми, делает ли меня счастливой. И на данный момент этого достаточно.
Джейн смотрит на нее так, как будто говорит это искренне, как будто она ездила по этим рельсам все это время с этой надеждой. Она борец, бегунья, бунтовщица, а здесь она не может быть такой, поэтому бегает между вагонами, чтобы что-то почувствовать. Если она может быть тут, и жить с этим, и довольствоваться тем, что у нее есть, то она наверняка знает, о чем говорит.
– Черт, – говорит Огаст. – У тебя хорошо получается.
