Переодеться в футболку «Блинного Билли». Замазать круги под глазами. Сунуть нож в задний карман и пойти на работу.
По крайней мере, думает она, «Билли» будет всегда. Тут Уинфилд, мягко объясняющий про блюда дня новому сотруднику, который выглядит таким же до усрачки напуганным, какой наверняка выглядела Огаст в свой первый день. Тут Джерри, ворчащий над сковородкой, и Люси, сидящая на столешнице и следящая за этим всем. Как и метро, «Билли» существует для нее каждый день, константа посреди ее запутанной нью-йоркской вселенной – тусклая, пропитанная жиром звездочка.
В середине смены она видит это.
Она ныряет в задний коридор, проверяя телефон: сообщение от мамы, десяток уведомлений в квартирном чате, напоминание пополнить проездной. Она смотрит в стену, пытаясь вспомнить, работает ли билетный автомат на ее новой станции, жалея, что ей пришлось поменять весь свой маршрут…
И – ох.
Стены «Билли» увешаны сотнями фотографий, разносортные рамки сталкиваются друг с другом, как костлявые плечи. Огаст провела много странных часов между наплывами посетителей, считая знаменитостей, которые тут ужинали, винтажные фото с «Доджерс», втиснутые между Рэйем Лиоттой и Джудит Лайт. Но есть одно фото, в полуметре слева от двери мужского туалета, десять на пятнадцать цвета сепии в синей жемчужной рамке. Огаст наверняка тысячу раз скользила по нему взглядом.
К нему прикреплена четырьмя слоями скотча, добавлявшегося снова и снова за все эти годы, пожелтевшая бумажка. Надпись от руки черными чернилами: «Торжественное открытие «Блинного дома Блинного Билли» – 7 июня 1976 г.».
Это «Билли» в своем первозданном виде, без единого выжженного куска пластика, снятый сверху, как будто фотограф гордо забрался на барный стул. У посетителей объемные прически и такие короткие шорты, что их бедра наверняка прилипали к винилу. Слева Джерри – не старше двадцати пяти лет – наливает чашку кофе. Огаст должна признать: он и правда был милаш.
Но что ее заставляет сорвать фотографию со стены вместе с рамкой и имитировать приступ рвоты, чтобы уйти пораньше со спрятанным в блузке снимком, – это человек в нижнем правом углу.
Девушка опирается на угол стола в фартуке, наводящем на мысль, что она вышла из кухни, чтобы поговорить с посетителями, с короткими рукавами футболки, закатанными выше заметного изгиба ее бицепсов. У нее волосы длиной до подбородка, зачесанные назад. Чуть длиннее, чем привыкла видеть Огаст.
Под манжетой ее рукава виднеется тату с якорем. Над ним перья птичьего хвоста. На локте аккуратный ряд китайских символов.
1976. Джейн. Ямочка в уголке рта.
Ни на день не моложе того, как она выглядит каждое утро в поезде.
Огаст пробегает двенадцать кварталов до дома, не останавливаясь.
Первым словом Огаст было «дело».
Это не было милым словом из детской книжки, таким как «мама» (она, когда была маленькой, называла свою мать Сьюзетт) или «папа» (его никогда не было, он выступил всего-навсего донором спермы спустя неделю после маминого тридцать седьмого дня рождения). Это было не тем, что волшебным образом заставило бы ее критично настроенных бабушку и дедушку и их старые новоорлеанские деньги решить, что им стоит общаться с ее мамой или познакомиться с Огаст, как, например, «уклонение от уплаты налогов» или «Хьюи Пирс Лонг». Это даже не было чем-то крутым.
Нет, это было просто слово, которое она чаще всего слышала, пока ее мать записывала эпизоды «Дэйтлайн»
[15], читала детективы вслух своему крикливому чаду и работала над великим делом всей их жизни о пропавшем человеке.
Дело.
Она изучала психологическое развитие на втором курсе, поэтому знает важные фазы. Три года – учиться читать, чтобы подавать маме папку с надписью, начинающейся на М, а не Н. Пять лет – уметь самостоятельно вести разговор, например трогательно объяснять мужчине за стойкой многоквартирного дома во Французском квартале, что она потерялась, чтобы ее мама могла порыться в его документах, пока он не смотрит. Это заложено в ней.
Сейчас слишком легко вернуть все обратно.
Она сидит на полу своей спальни, с одной стороны – фотография, с другой – записная книжка с пятью листами, исписанными с двух сторон заметками, вопросами и наполовину сформированными теориями, например «горячая зомби?» и «марти макфлай???
[16]». На ней покрывало с кровати, как спасательное одеяло на выжившем после авиакатастрофы. Она полностью погрузилась в «Настоящий детектив». Прошло четыре часа.
Она нашла пароль матери от «ЛексисНексис»
[17], подала три запроса о публичных данных, зарезервировала пять разных книг в библиотеке. Она рыщет по результатам поиска в Гугле до страниц под двузначными номерами, пытаясь найти хоть какой-то ответ, который не будет бредом сумасшедшего. Запрос «бессмертная красотка» ничего подходящего не выдает, только людей в готических группах, которые похожи на Кайло Рена.
Она вытащила фото из рамки, посмотрела его под естественным светом, светодиодным светом, желтым светом, подержала в сантиметрах от своего лица, сходила в ломбард рядом с работой Нико и купила гребаную лупу, чтобы его изучить. Никаких признаков, что его отфотошопили. Только выцветшая Джейн, татуировки, ямочка на щеке и дерзкие бедра, неизменный, невозможный факт того, что она там есть. Сорок пять лет назад она была там.
Она сказала об этом в тот день, когда назвала Огаст свое имя. Она работала в «Билли».
Она ни разу не говорила, когда именно.
Огаст расхаживает по комнате, пытаясь найти логику в том, что она знает. Джейн работала в «Блинном Билли», когда он открылся в 1976 году, достаточно долго, чтобы в честь нее назвали блюдо не из меню. Она близко знакома с функционированием «Кью» и, возможно, живет либо в Бруклине, либо в Манхэттене.
Обрывки публикаций на «Крэйгслисте», статьи, полицейские отчеты и пост в «Инстаграме» «Жителей города» с размытой Джейн на заднем плане – все, что есть у Огаст. Она опробовала все возможные варианты «Джейн Су», которые только смогла придумать, другие написания и латинизации: Соу, Суо, Суу, Со. Безуспешно.
Но есть кое-что еще, закономерность, которую она начинает собирать воедино, то, что она наверняка бы заметила, если бы не была так настроена всегда находить всему объяснение.
То, что на Джейн никогда не было более теплой верхней одежды, чем ее кожаная куртка, даже когда в январе было ужасно холодно. То, что она не знала, кто такие Joy Division, ее беспорядочная коллекция кассет, то, что у нее вообще есть кассетный плеер. Всегда успевать на ее поезд не должно было быть так легко. Они должны были хоть раз разминуться. Но этого никогда не случалось с самой первой недели.
