— Меня интересуют те люди, которые продали вам две
картины тех самых голландских художников. Мне необходимо с ними побеседовать. И
как можно скорее.
— Могу я спросить…
— Не можете! — твердо оборвал ее Легов. — Не
будем тратить время. Я — занятой человек.
— Что ж.., я знаю только посредника… Попробуйте его
найти… — она протянула Легову квадратик с номером телефона.
— Вот еще незадача! — нахмурился он. — Это
усложняет дело… Вот что, позвоните ему сами и узнайте все! С вами, я думаю, он
будет более разговорчив.
Выпетовская не шелохнулась, и Легов понял, что она не из
тех, кто просто так будет выполнять чужие приказы, даже сейчас, в сложном
положении.
— Думаю, что смогу быть вам полезен в
дальнейшем, — сказал он, протягивая свою визитку, я, видите ли, сейчас не
по прежней части, но связи-то остались.
Она подняла брови, прочитав на визитке магическое слово
«Эрмитаж», и посмотрела пристально. Затем набрала номер телефона.
— Павел Казимирович! — голос звучал почти
весело. — Ну-ка, быстренько расскажите мне все координаты ваших ребят —
ну, тех самых, шустреньких…
— Как, и вам они тоже понадобились? — голос у
Пшибышевского был какой-то придавленный.
— Я жду! — рявкнула мадам, и Пшибышевский послушно
продиктовал контактный телефон, присовокупив, что больше ничего про ребят не
знает, и для пущей убедительности поклялся старенькой мамой.
Номер, разумеется, был отключен. Легов подумал немного уже в
машине, а потом велел водителю ехать к Эрмитажу. Но не к служебному входу, а к
набережной, где дождь уже прошел, и на весеннем солнышке расположились
художники со своими специфическими творениями.
Город Санкт-Петербург издавна богат художественными
ресурсами. Этому способствует месторасположение города — на берегу широкой
Невы, с множеством живописных речек и каналов, пересекающих город. Центр города
удивительно красив — прямые как стрела улицы, огромные площади, великолепные
дворцы, чугунные резные решетки… Недаром Петербург называют Северной Венецией,
а красивее Венеции, как известно, нет города в Европе.
Привлекают художников летние ясные дни, когда солнце пляшет
в старинных розоватых стеклах дворцов, и веселые облака отражаются в синей воде
Невы, и купола соборов и церквей обжигают глаза золотым блеском.
Или белой прозрачной ночью Нева едва плещет, закованная в
серый гранит, «мосты повисли над водами.., и светла адмиралтейская игла…», как
гениально выразился классик.
Наполнен город художниками, едва ли не на каждом углу в
центре сидят зимой и летом люди с задубевшими, как у рыбаков и матросов, лицами
и хватают прохожих за руки, предлагая нарисовать портрет дочки, внучки или
любимой собачки.
На небольшом пятачке на Невском, возле лютеранской церкви,
расположились те, кто не рисует, а продает. Картины в основном похожие
акварельки с видами города, неизбежные букеты сирени, алые маки, киноактеры,
собаки и кошки в разных позах…
Но возле Зимнего дворца публика иная. Здесь торгуют копиями.
Причем исключительно тех картин, которые можно видеть в Эрмитаже. Расчет тут
простой.
Погулял турист по мировому музею, поглядел на картины, а
рядом — копия, да недорого, вот люди и соблазняются, берут на память. Вот тебе
мадонны Леонардо выстроились в ряд, вот камеристка Рубенса, вот розовощекие
девушки Ренуара, вот Ван Гог, а вот молодой человек Рембрандта (кружевной
воротник и шляпа).
Вся эта компания была Легову хорошо знакома по долгу службы.
Несмотря на то что художники — люди творческие, а, стало быть, безалаберные,
вся компания на набережной Невы была подчинена строжайшей дисциплине — иного
Легов бы не потерпел. Заведовал творческим содружеством некто Владимир, имевший
милую фамилию Ряпушкин. Он строго следил за порядком, чтобы художники не
толпились возле работ, а со временем просто нанял нескольких продавцов, которые
к тому же знали два-три языка, поскольку клиент попадался исключительно иностранный.
Ряпушкин имел внешность самую располагающую, обаятельную
улыбку, и хоть возраст его уже подходил к пятидесяти, все звали его просто
Вовой.
Вова Ряпушкин ввел узкую специализацию одни художники, к
примеру, копировали только импрессионистов, другие — исключительно титанов
итальянского Возрождения, третьи — малых голландцев. Специализация введена была
для облегчения нелегкого творческого труда, ибо по закону никак нельзя было
просто так прийти с мольбертом и расположиться в залах Эрмитажа возле нужной картины.
За право копирования требовалось заплатить руководству музея большие деньги.
Если солидный клиент заказывал полюбившуюся работу и готов был заплатить
сколько спросят — Вова испрашивал разрешение на копирование по закону. Обычно
же люди покупали самые известные вещи, так что если художник уже нарисовал,
допустим, таитянок Гогена двенадцать раз, то на тринадцатый ему и не нужно
видеть перед собой оригинал, рисуя новую копию.
Машина остановилась возле группы с картинами.
— Володя где? — крикнул Легов в окно.
Впрочем, Ряпушкин и сам уже торопился к машине, зная, что
такой солидный человек, как Легов, по пустячному поводу беспокоить не станет.
— Тут у тебя столько народу толчется, не знаешь ли
таких парней — Стасика и Васика? — спросил Легов. — Один такой лохматый,
с бородкой, волосы светлые…
Ряпушкин спрятал подозрительно блеснувшие глаза, но Легов
уже все понял:
— Знаешь их? Говори, как найти!
— Ну-у, — протянул Вова, — а что мне за это
будет?
— Слушай, это не шутки! — разозлился
Легов. —Дело государственной важности, а ты тянешь…
— Про то, что у вас внутри творится, знать ничего не
знаю! — отмахнулся Ряпушкин. — Мне бы со своими делами разобраться!
— Что надо? — прямо спросил Легов, сообразив, что
Ряпушкин твердо настроился цыганить и тянуть резину.
— Разрешения на пять копий! — бухнул тот с ходу,
как в воду холодную кинулся.
Как уже говорилось, несмотря на безобидную внешность,
Евгений Иванович Легов был крут, шутить с ним мало кто решился бы. Но по
сравнению с пропажей «Ночного дозора» Ряпушкин просил так мало — всего лишь
выполнить бесплатно копии с пяти картин…
— Три! — решительно отрубил Легов.
— Согласен! — Ряпушкин рассчитывал на меньшее,
поэтому даже обрадовался.
В дальнейшей беседе выяснилось, что Стасик и Васик —
личности Вове Ряпушкину известные. Один из парней — он точно не помнит кто
именно — неплохо владеет кистью, вроде бы раньше учился в Академии художеств,
но там случилась некрасивая история — пропала картина из музея при Академии.
Потом воров поймали, но Стасика (или Васика) к тому времени уже выперли по
подозрению в краже, в числе нескольких студентов. Стасик (или Васик), надо
сказать, не слишком огорчился, подвизался некоторое время в галерее на
Пушкинской, вроде бы даже у небезызвестных «митьков», видели его в арт-кафе на
Малой Морской, потом поработал он на Ряпушкина, но недолго, поскольку
выяснилось, что копиист парень, может быть, и неплохой, но совершенно
отсутствует у него чувство дисциплины. Пару раз заставали его коллеги за мелким
художественным хулиганством, а именно: книга, которую на его копии держит перед
собой евангелист Лука, вовсе не Библия, а Устав Коммунистической партии
Советского Союза, либо же на портрете Гойи у женщины в кружевной мантилье в ухе
оказывалась сережка в виде металлического черепа, которую носят рокеры и байкеры.
А один раз разобиженный клиент вернул «Любительницу абсента» Пикассо, потому
что перед ней на столе лежал мобильный телефон последней модели.
