Рембрандт бросался на картину, как на величайшего своего
врага, наносил ей удар кончиком кисти, как будто в руке его была боевая рапира,
точный, разящий, безупречный удар, и отскакивал, чтобы приготовиться к
следующему удару. Он как будто сражался с неоконченной картиной, вел с ней
кровавый поединок не на жизнь, а на смерть, но — о, чудо! — по ходу этого
поединка возникала не смерть, но жизнь, картина оживала, начинала дышать и
чувствовать.
В мастерской начало темнеть, работать стало почти
невозможно, и только тогда мейстер Рембрандт опомнился. Он отступил от картины
и взглянул на то, что возникло на холсте почти само, каким-то чудом, как бы без
его участия.
За спиной импозантного стрелка, заряжающего аркебузу,
возникло светлое видение, женщина-дитя, с лицом, полным нежности и лукавства,
излучающая волшебное золотое свечение.
Конечно, это была Саския.
Но такой Саскии он не знал, он застал ее позднее, когда
черты лица сформировались, приняв законченную, неизменную форму. А здесь они
еще были по-детски переменчивыми, неустоявшимися.
Рембрандт зажег несколько свечей, осветил холст, который в
свете канделябра засиял еще ярче, и осмотрел его внимательно и отстранение как
если бы это было творение другого, известного ему художника.
Этот художник был хорош. Это был подлинный мастер. Рембрандт
даже немного позавидовал ему.
Особенно удалось ему лицо маленькой женщины — одновременно
юное и зрелое. Жемчуг сверкал в ее растрепанных, словно взметенных порывом
ветра волосах. К поясу подвешен кошелек и мертвый петух — Рембрандт задумался,
для чего это художник поместил здесь петуха, но потом понял, что не всякая
загадка имеет разгадку и не всегда можно добраться до самого дна истины.
Зато отчетливо понял он другое: только с появлением этой
маленькой фигурки, излучающей нежный золотой свет, его картина стала
законченной и полноценной, маленькая женщина уравновесила темные фигуры господ
стрелков, внесла в композицию завершенность и гармонию.
И когда мейстер Рембрандт хотел уже задуть свечи и покинуть
мастерскую, потому что работать дальше было невозможно — маленькая женщина
что-то сказала ему.
Он вздрогнул от неожиданности, поднял выше канделябр, чтобы
пламя свечей ярче осветило девичье лицо.
Нет, не может быть. Эти губы, конечно, кажутся живыми, но
все же они не могут говорить…
* * *
Павел Казимирович Пшибышевский шел по Среднему проспекту
Васильевского острова в самом скверном настроении. Настроение его объяснялось
двумя причинами: во-первых, с того момента, как он поссорился с мадам
Выпетовской, его финансовые дела шли все хуже и хуже. Она не только сама
перестала покупать у него «доработанные» картины, но и всех остальных клиентов
настроила против Павла Казимировича, дала им понять, что работать с ним опасно
и невыгодно. Так что Пшибышевский утратил основной источник своего
существования, и жизнь его утратила все свои яркие осенние краски. Даже
симпатичная особа, проживающая на Малой Морской улице, в простых и доходчивых
выражениях объяснила ему, что его визиты совершенно нежелательны, и врезала
новые замки.
Хуже всего было то, что вполне отчетливое предчувствие
говорило Павлу Казимировичу: мстительная Выпетовская не ограничится чисто
экономическими санкциями, и следует ожидать еще более серьезных неприятностей.
Что толку, что у нее самой сейчас земля горит под ногами? Она-то найдет способ
выйти из положения, у нее везде все схвачено, такие всегда выкручиваются. А вот
его вполне может сделать крайним, с этим у нее быстро…
Второй причиной скверного настроения был неожиданно
разыгравшийся гастрит. То есть нельзя назвать это действительной неожиданностью
— это поведение гастрита было, несомненно, спровоцировано тяжелыми мыслями,
переживаниями и ухудшившимся питанием.
Подумав о питании, Пшибышевский поднял глаза и увидел
вывеску своего любимого кафе «Авокадо». Конечно, здесь дороговато, а с деньгами
у него сейчас неважно, но здесь подают такие приличные творожники с медом, а
при его гастрите нужно хорошо питаться…
Павел Казимирович вздохнул и вошел в кафе.
Однако насладиться здешней кухней ему так и не удалось.
Едва официантка поставила на стол тарелку с аппетитными, в
меру поджаренными творожниками и блюдечко с густым темно-золотым медом, едва
она удалилась, цокая каблучками по керамическим плиткам пола, едва Павел
Казимирович взял в руки нож и вилку, как рядом с ним раздалось негромкое
покашливание.
— Вы разрешите к вам подсесть?
Пшибышевский недовольно повернулся и проговорил:
— Кажется, почти все столики свободны!
— Но мне хотелось бы сесть именно рядом с вами, Павел
Казимирович!
Только тут он разглядел незнакомца.
Собственно, было бы не правильно сказать, что он его
разглядел.
У этого человека была такая странная внешность, что как раз
разглядеть его было очень сложно. Казалось, что он каждую секунду меняется,
становится совершенно другим, совершенно непохожим на самого себя,
преображается, как небо на закате или как море под надвигающимся штормом.
Если бы кто-то попросил Пшибышевского описать этого человека
— он совершенно растерялся бы. Широкое у него лицо или узкое? Непонятно.,
какого цвета глаза? Какого-то неопределенного, переменчивого…
Единственное, что было в нем совершенно определенно — это
то, что он был одет во все черное. Во все черное и какое-то удивительно
старомодное.
— Са.., садитесь… — с заметным трудом вымолвил Павел
Казимирович и подвинулся, освобождая незнакомцу часть сиденья.
— Благодарю, — произнес тот вполне вежливо. Однако
дальнейшие его действия вежливостью не отличались.
Опустившись на сиденье рядом с Пшибышевским, он внезапно
толкнул его в бок, так что несчастный Павел Казимирович впечатался в стенку с
нарядным логотипом заведения.
— Что.., что такое.., в чем дело… — пробормотал он,
отдышавшись.
Впрочем, в глубине души он уже понял, в чем дело.
Долгожданные неприятности, кажется, начались.
— Вас.., вас прислала Выпетовская? — проговорил
Пшибышевский дрожащим голосом.
— Выпетовская? — переспросил
незнакомец. —М-да.., предположим, Выпетовская.., хотя трудно представить,
что меня кто-то мог прислать…
— Что.., что вам нужно? — Павел Казимирович
справился с голосом и попытался перехватить инициативу. — Уверяю вас, что
я совершенно ни при чем! Она прекрасно знала, что продает! Вы ее не знаете! Это
такая личность — пробы ставить негде!
— Да что вы говорите? — с деланным изумлением
отозвался незнакомец. — А с виду — такая приличная дама! Вот ведь как
обманчива бывает человеческая внешность! Прямо как у вас!
