— Хорошо, — кивнул Старыгин, — мы не будем
задерживаться.
Миновав первый этаж, где в просторных монастырских
помещениях были расставлены и развешаны многочисленные работы самого
знаменитого обитателя монастыря, монаха и художника фра Беато Анджелико,
Старыгин и Катаржина поднялись по широкой лестнице на второй этаж, где
размещались кельи монахов.
Прямо против лестницы на беленой стене они увидели
величайшую фреску фра Анджелико —"Благовещение". Трогательное,
исполненное величия лицо Девы Марии, с удивлением взирающей на
коленопреклоненного архангела, стройная колоннада, под которой она нашла приют,
нежная зелень травы с разбросанными по ней цветами — неудивительно, что этот художник
получил прозвание Беато, что значит блаженный. Казалось, что фреска излучала
чистый, прозрачный свет, незамутненный злобой дня, свет райской безмятежности.
Миновав «Благовещение», спутники пошли вдоль ряда монашеских
келий, в каждой из которых фра Беато Анджелико создал по одной фреске.
Строгие и сдержанные картины одна за другой разворачивали
сюжеты жизни и мученичества Иисуса Христа — Рождество, Преображение, Страсти
Христовы…
Перед закрытием в музее не было ни души, Старыгин старался
ступать неслышно, чтобы не нарушать благоговейную тишину этого удивительного
места. Простые беленые стены выгодно подчеркивали фрески.
— Что ты тянешь время, — прошептала
Катаржина, — музей закрывается, нам нужно найти келью Савонаролы…
Наконец в дальнем углу они нашли крошечную келью, где стоял
стол из грубо обработанного дерева, большой сундук, который служил, очевидно,
монаху постелью, а на стене висело распятье и портрет Джироламо Савонаролы.
Тотчас материализовался еще один толстенький краснощекий
человечек, похожий на того, что сидел при входе, как брат-близнец. Он всплеснул
коротенькими ручками и затараторил:
— Перед вами, сеньоры, маленький музей великого
человека своей эпохи монаха и проповедника Джироламо Савонаролы. Он жил здесь и
даже какое-то время был настоятелем монастыря Сан-Марко. Если фра Беато
Анджелико обессмертил свое имя великими картинами и иконами, то Савонарола
вошел в историю тем, что своими пламенными проповедями побудил своих
сограждан-флорентийцев уничтожить множество прекрасных произведений искусства,
сжечь на кострах сотни картин, украшений и книг, убедив их, что служение
красоте и искусству неугодно Богу. Даже великий Боттичелли, подпав под
гипнотическое воздействие красноречивого монаха, сжег несколько своих картин…
при этих словах человечек воздел коротенькие ручки к потолку.
Дмитрий Алексеевич переглянулся со своей спутницей —
непрошенный гид им очень мешал. Катаржина, кивая головой и улыбаясь, стала
потихоньку теснить его в коридор.
— Впрочем, и сам Савонарола вскоре закончил жизнь на костре,
обвиненный в ереси, — в упоении рассказывал гид. — Монастырь
Сан-Марко взяли штурмом стражники Сеньории и противники Савонаролы. Монахи
дрались отчаянно, защищались подсвечниками и дароносицами. Савонароле
предлагали бежать, но он отказался. Именно в этой келье его арестовали, отсюда
повели в тюрьму. Потом отлучили по приказу папы от церкви, подвергли пыткам и
сожгли на костре. Последователи из числа горожан отвернулись от него, так что
оплакивала его смерть только горстка преданных монахов. Что же вы хотите,
сеньоры, это эффект толпы! — с пафосом закончил экскурсовод уже в
коридоре.
Старыгин, не теряя времени, оглядел келью. Стол был
девственно чист, тогда он попытался открыть сундук. Тот был заперт. Старыгин
перевернул портрет Савонаролы и тоже ничего не нашел. Тогда он заглянул под
столешницу, обшарил все углы, но поиски не увенчались успехом.
Не найдя таким образом ничего заслуживающего внимания, кроме
пыли, Старыгин перешел в соседнее помещение, и на пороге его застыл, как
охотничья собака при виде дичи.
На стене этой кельи в неповторимой, поэтичной манере Беато
Анджелико была изображена простая и трогательная сцена, на первый взгляд не
имеющая отношения к Священному Писанию.
Человек в грубом монашеском одеянии заботливо склонился над
больным или умирающим.., он или оказывал ему помощь, или выслушивал последнюю
исповедь.
Именно та сцена, которую Старыгин видел на часах в пражском
Клементинуме. Именно та сцена, на которую в последнее мгновение своей жизни
указывал сотрудник Клементинума Мирослав Войтынский, как две капли воды похожий
на капитана Франса Баннинга Кока!
Голоса Катаржины и гида доносились издалека. Старыгин вошел
в келью и внимательно, сантиметр за сантиметром оглядел ее.
Впрочем, это было не слишком сложно: все убранство кельи
состояло из грубой деревянной скамьи да доски, на которой на нескольких языках
была сообщена краткая информация для туристов.
Неслышно подошедшая Катаржина остановилась перед этой
доской, читая многоязычный текст. Старыгин отступил к окну, и из этого
положения увидел какой-то темный плоский предмет, едва заметно высовывающийся
из-под ножки скамьи.
Быстро наклонившись, он вытащил то, что оказалось старинной
картой Таро.
Девятая карта Старших Арканов — Отшельник.
Седобородый старец в монашеском капюшоне, с посохом в левой
руке и горящим фонарем в правой.
Непонятно почему, под действием какого-то мгновенного
неосознанного импульса, Старыгин спрятал карту в карман, прежде чем Катаржина
заметила ее.
— Ну что, — повернулась к нему спутница, это
именно та фреска, которую ты искал?
— Несомненно, — кивнул Дмитрий Алексеевич.
— И что теперь?
Старыгину нечего было ответить.
* * *
Гертджи приподнялась на локте, пристально посмотрела на лицо
лежащего рядом мужчины.
— Что тебе? — хриплым, неуверенным голосом
проговорил Рембрандт.
— Ты позволишь мне надеть тот жемчуг.., то розовое
ожерелье, которое она хранила в своей черной шкатулке?
— Нельзя, — отмахнулся Рембрандт. — Как ты не
понимаешь, если кто-то увидит.., родичи Саскии и без того очень недовольны. Они
могут пойти к судье…
— Никто не увидит! — Гертджи лукаво рассмеялась,
на круглых щеках появились такие славные ямочки. — Я же не собираюсь
надевать этот жемчуг на люди! Что же, ты считаешь — я ничего не понимаю? Только
примерить., никто не увидит, кроме тебя!
Он ничего не ответил, просто не успел ответить, а она уже
вскочила — бесстыжая голая девка с большой грудью и круглыми голубыми глазами,
ничем не отличающаяся от дешевых шлюх с Нийстраат, нахально расхохоталась,
тряся своими обильными телесами, и вытащила из кармана его теплой домашней
куртки, висящей на стуле, маленький медный ключик.
Через несколько минут она вернулась ожерелье из крупного,
словно светящегося в темноте розового жемчуга на полной розовой шее было
единственным ее одеянием.
