«Кто же не слышал, – подумал Хамид. – Это было на первых страницах каждой каирской газеты и темой споров в каждой кофейне». Судя по флайеру, женщины были частью Египетского феминистского сестринства – они требовали реформ уже больше десятилетия. В прошлом году сестринство стало активнее, выходя на улицы и в общественные места. Неудивительно, что они выбрали Рамзесскую станцию для протеста. Именно здесь, в конце концов, юная журналистка египетского издания La Modernité открыто сняла свою вуаль в 1899-м – вызвав национальную сенсацию и оживив движение.
– Как думаешь, они этого добьются? – спросил Онси. – Права голоса, имею в виду? В Лондоне женщины с трудом добились слушания по этому вопросу.
Хамид пожал плечами.
– Кто знает? – Он представить не мог, чтобы английские женщины были настолько же отважны. – Они сумели привлечь на свою сторону королеву, так что это в их пользу. – Он наблюдал, как другая женщина, с лицом, укрытым яшмаком в турецком стиле, поднимается, чтобы произнести речь.
– Захватывающие времена, – заметил Онси.
«Может, даже слишком волнующие для некоторых», – подумал Хамид. Многие лица на станции были искажены шоком от сцены. Одна старая женщина драматически хлопала себя по щекам и груди, сетуя на собрание. Другие зеваки качали головами, а несколько мужчин выкрикивали сердитые слова. Большинство, однако – особенно женщины, обратил внимание Хамид, – слушали с интересом. Так или иначе, страна найдет выход из этой суматохи, если Аллах позволит.
– От этой политики я проголодался, – откликнулся он. – И нам все еще надо сообразить, как разобраться с этим делом. – Он повернулся, жестом подзывая Онси. – Я знаю место, где мы можем совместить эти занятия.
* * *
– Семья моего отца из коптов, прямо отсюда, из Каира, – сказал Онси. Он рассеянно провел пальцем по черному крестику, вытатуированному на внутренней поверхности запястья, не забывая лакомиться кусочком суджуха. Новичок поймал суперинтенданта на слове, утянув почти половину блюда, а сладости рассовал по карманам. – Большинство живет в Шубре
[124], у них сеть кондитерских, – продолжал он. «Это могло объяснить, почему он такой сластена», – подумал Хамид. – А семья матери со стороны ее отца тоже копты, с юга в Минье – все торговцы хлопком. Сколотили состояние, когда у американцев начались проблемы в шестидесятых. Но вот ее мама была нубийкой из Луксора. Из-за этого тот еще скандал разгорелся, поскольку все это было до законов о религиозной терпимости. Так или иначе, я все это к тому, что, конечно, я люблю нубийскую еду! Моя бабушка готовила ее на праздники – хватало и мне, и всем девяти моим сестрам.
Хамид отхлебнул квасаб, позволяя прохладному соку из сахарного тростника омывать язык. Он еще не видел, чтобы до сути добирались настолько окольными путями. И Онси сказал девять сестер?
Когда они покинули Рамзесскую станцию, Онси дождался, пока Хамид совершит омовение и молитву. Они быстро добрались в центр, к «Мекке» – нубийскому ресторанчику, который нравился Хамиду. Небольшое заведение было оформлено в подражание нубийскому дому: желтые деревянные рамы окон, зеленая и коричневая плитка на полу и небесно-голубые стены в тон тесно сдвинутым столам и стульям. Заведение ничем не напоминало элитные рестораны рядом с посольствами, и чтобы его найти, приходилось покружить по переулкам. Но еда была отличной, а в воздухе разливались ароматы тмина и чеснока.
Онси Юссефа приписали к Хамиду только на этой неделе, по плану министерской инициативы объединять в пары новых рекрутов с опытными агентами. Без сомнения, едва прикрытая попытка переломить привычки следователей, обычно предпочитавших работать в одиночку. Если им предстояло стать партнерами – для Хамида это слово звучало странно, – наверное, было полезно узнать о нем больше, чем можно прочитать в личном деле. Нет ничего лучше еды и напитков, чтобы развязать язык. Хотя парень вряд ли нуждался в стимулах.
– Если позволишь, агент Хамид, – отважился Онси, – могу я спросить о твоей семье?
Хамид пожал плечами.
– Все из Каира, большинство сейчас в Булаке
[125]. Мой отец – полицейский. Как и три моих брата. Я нарушил традицию. Выпустился из академии в восьмом.
Глаза Онси вспыхнули, и его гладкое лунообразное лицо приняло облик коричневого херувима.
– Тысяча девятьсот восьмом году? Это разве не тот класс, в котором училась агент Фатима? Ты хорошо ее знал? О ней много говорили в академии?
Хамид сделал еще глоток квасаба. Конечно, много.
Агент Фатима эль-Шаарави была чем-то вроде звезды в министерстве. Одна из немногих женщин-агентов, и довольно молодая. Своеобразная личность, с ее привычкой одеваться в дерзкие английские костюмы. Не то чтобы Хамид ей завидовал. Но если она хотела носить мужскую одежду и поднимать такой ажиотаж, министерство предлагало вполне приличную униформу.
– Да, мы с агентом Фатимой вместе посещали академию, – ответил он. Не то чтобы они часто общались. Просто несколько вежливых слов тут и там. После выпуска она получила повышение до специального следователя, раскрывая резонансные дела, расплескивающиеся по первым страницам каирских газет. Не то чтобы он завидовал ее успеху. Она была хорошим агентом. В министерстве находились и такие, кого беспокоило, что женщина достигла подобного статуса. Но Хамид гордился своей современностью и не поддавался устаревшим представлениям. Разве что было бы мило увидеть свое фото в газете только разок.
– Я слышал, она была самым юным в истории академии рекрутом, ей было только двадцать! – не умолкал Онси. – Мы изучали некоторые ее дела. Говорят, что последнее включало в себя, возможно, десятки безумных ангелов!
Хамид поставил чашку на стол и впился в молодого мужчину тяжелым взглядом.
– Мы не сплетничаем о делах других агентов. И лучше бы тебе не распускать министерские утки. – Он понятия не имел, почему последнее дело агента Фатимы было засекречено, но из-за подобной секретности именно такие смехотворные слухи и возникали. В любом случае те штуки не были ангелами.
