— Попробовали бы они не послушаться такого приказа, — я склонилась над Бонни, глядя ему в глаза. — Охрану Винтер выгнал, но это было потом. А сейчас… что было сейчас, мистер Дракон?
— Никель взвел курок пистолета, с которым не расставался даже ночью. Бизнес-то дело опасное. И встретил гостя стоя, со стволом наизготовку. Он думал, я остановлюсь. А я думал, что он бросит пистолет и отступит, — Бонни говорил тихо, глядя куда-то сквозь меня, а может быть, видя в моих зрачках тех двоих, как кино. — Не бросил, не остановился… но снял пиджак, подходя совсем близко, так близко, что дуло уперлось мне в живот. Я спросил: ты хочешь меня убить, мой лорд? Или хочешь меня? Тогда он, наконец, уронил пистолет…
— Но ничего не сказал, просто развернул дракона за плечи…
Я тоже видела это кино вместе с Бонни. Как белобрысый викинг толкает дракона на диван коленями, сам стягивает с него брюки, спускает свои — и, забыв о смазке, вбивается в подставленный зад, и дракон под ним рычит от боли и прогибается, принимая его глубже в себя…
— Это должно быть чертовски больно, — я шепчу Бонни в губы, ощущая всем телом его возбуждение.
— Это чертовски больно, — соглашается он, и в его расширенных зрачках предвкушение и воспоминание, наслаждение и мука. — Если быть придурком и не подготовиться. А если не быть, то чертовски сладко. Принадлежать ему. Быть его собственностью. Отдавать ему все, и боль тоже. Знать, что он знает: я хочу быть его. Хочу его во мне, подчиняться ему, ощущать его власть и удовольствие. Ты же знаешь, что это такое.
— Знаю, — улыбаюсь я.
И, сжав его яйца, кусаю за губу, сильно, так что он стонет и вздрагивает, и подается ко мне, весь, единым порывом. И когда я обхватываю его член ладонью и направляю в себя, снова стонет:
— Мадонна, пожалуйста!.. — в круглых, на всю радужку, зрачках плещется драконье пламя, переливается в меня, и я становлюсь частью его, моего сумасшедшего дракона, и вместе с ним чувствую…
…потребность отдаться…
…полет…
…раскаленную лаву в венах — сладко до боли…
…покорность своему хозяину…
…безопасность…
…нежность и любовь…
…переполняющую, перехлестывающую через край нежность и любовь…
…напряжение на разрыв, на невозможность быть…
…и сладкое, головокружительное падение — вместе, до последней клеточки, до последней мысли, — и единство…
— …я люблю тебя, — слышу я, когда волна отступает, оставив меня выброшенной на берег, на его тело, на его обнаженную душу, и я могу лишь дышать, но не открыть глаз.
— Я люблю тебя, — отзываюсь я, ощущая пульсирующую жаром плоть внутри себя, и приникая к нему еще ближе, еще плотнее.
25. Не повод
Несколько минут я лежала на его плече, не в силах ни шевелиться, ни думать. Я сама не ожидала, что на эмоциональном всплеске все окажется так… так… ошеломительно? Как будто подо мной в самом деле был дракон. Вот она, сила искусства.
Но расслабляться было рано, да и пока не хотелось. История жгла изнутри и требовала, чтобы ее рассказали. Или сыграли. Или даже прожили — вместе тем, кто мог бы стать драконом, жуткой зубастой тварью без намека на мораль и человечность. Таким, как некий сенатор, или как старший сын сенатора. Нет, Бонни почти ничего не рассказывал о своем брате Адриано, кроме нескольких эпизодов из детства. Рассказывал Кей, даже кое-что показывал. Полицейские протоколы и фотографии жертв. Формально Адриано был ни при чем, максимум — одним из подозреваемых, и все эти дела рассыпались еще на стадии расследования. Ну что делать, если то улики испортились, то свидетели исчезли.
— Как хорошо, что ты не стал драконом, — тихо сказала я, устраиваясь удобнее в его объятиях и поправляя задранную сорочку.
— А я бы не отказался полетать на своих крыльях, — улыбнулся Бонни и закинул мою ногу себе на бедро; сорочка опять задралась до пупа, ну и черт с ней.
— Сегодня мне показалось, ты его убьешь прямо там, в «Касабланке».
— Не убил же.
— Но хотел, я знаю.
— Есть вещи, которые нельзя простить.
— Наверное, есть, — я вздохнула и поцеловала его в чуть шершавый подбородок.
Но иногда наше мнение о том, что можно и чего нельзя, меняется. И я хочу, чтобы сегодня ты это понял, Бонни Джеральд. Чтобы ты научился прощать то, что сейчас кажется тебе непростительным. И освободился от ненависти, которая сжигает тебя изнутри. Я не скажу сейчас этого вслух, обойдемся пока без программных заявлений, ты сам все поймешь из моей сказки.
— Лучше расскажи, что было дальше с драконом и Никелем Бессердечным. Явно же не «жили они долго и счастливо, трахаясь по четвергам».
— Почему бы нет, если обоим это нравилось?
— Потому что всегда что-то случается такое… ты сценарист, ты лучше знаешь, как это называется.
— Херня это называется, Бонни Джеральд.
— Ага, точно. Херня случается. И какая же херня случилась с этими двумя?
— А никакой херни, ну, поначалу, если не считать того, что дракон свалил. Сразу. Собственно, а что он тут забыл? Хороший секс — не повод… ни для чего не повод. И в этом оба были согласны. Вообще-то они и не планировали повторять в третий раз — оба. Оно как-то само получилось. Летел себе дракон над Нью-Йорком, и вдруг вспомнил: ба, да сегодня же четверг, а я по чистой случайности прямо над рестораном, где зачем-то тусит Никель. Там наверняка подают хороший виски!
— И они чисто случайно пересеклись в ресторане, где подавали хороший виски, посидели, потрепались о том, о сем…
— Еще чего! До потрепаться они еще не дошли. Ты же помнишь, секс — не повод. Тем более секс между двумя взрослыми, разумными людьми, в голове у которых нет никаких сентиментальных глупостей.
— Значит, просто секс до сноса крыши — и все?
— Разумеется. На этот раз они даже не здоровались. Никель был с невестой и какими-то то ли партнерами, то ли конкурентами, не суть. Он просто увидел Эль Драко, идущего к своему столику, и кивнул ему. А минут через несколько отлучился в клозет.
— А Эль Драко решил помыть руки перед ужином. В чисто гигиенических целях, и Никель тут был совершенно ни при чем.
— Ты сечешь фишку, — хмыкнула я. — А что следующие минут десять дверь была заблокирована изнутри, тоже чистая случайность. Мало ли, замок заклинило. Вышли-то они по отдельности, каждый к своему столику. Морды, конечно, были довольные, а у Никеля образовался странный кровоподтек на шее, но это же совершенно ни о чем не говорит.
— Совершенно, — согласился Бонни.
— В общем, они могли бы продолжать в том же духе еще лет десять. Вот Никель, к примеру, даже не задумался, почему в следующий четверг вечером остался дома и не позвал никого скрасить одиночество. И почему принял душ строго до одиннадцати часов, а без двух одиннадцать достал из бара бутылку виски и два стакана. Наверное, потому что пить в одиночестве не подобает ярлу, а если стаканов два — то и ты вроде бы не один. И он вовсе не ждал звонка в дверь, а дворецкого отпустил… да просто так, надоел!
