— Утречка, — бегло улыбнулся мне Бонни, снимая половину яичницы на тарелку.
Разумеется, тарелку из его рук я тут же забрала, сцапала бекон пальцами и сунула в рот. Боже, райское наслаждение! Я аж зажмурилась от наслаждения!
Тарелку у меня из рук забрали и поставили на стол, а меня нежно поцеловали в висок и подтолкнули к стулу. Ну, упрашивать меня не пришлось. Яичница пахла умопомрачительно! А на вкус… о, как прекрасна она была на вкус!..
Но самым вкусным был последний кусочек бекона, утащенный с тарелки Бонни.
— Упс, летучая свинья, — прокомментировал наглое похищение Бонни и улыбнулся так тепло, что я чуть не заплакала.
Чертовы гормоны. С утра — вообще кошмар какой-то. То я чувствую себя желудком на ножках, то плачу на пустом месте, то хочется цветов, музыки и убить кого-нибудь.
— Эй, ты чего? — Бонни на миг завис, а потом сорвался с места, опустился передо мной на колени и привлек к себе. — Розетта… — он стер подло скатившуюся слезинку и нежно-нежно меня поцеловал.
Поцелуй со вкусом яичницы и бекона. С ума сойти, как сладко! Только соли от слез многовато. Вредно плакать по утрам.
— Ничего, — всхлипнула я и вытерла новую порцию потопа о его плечо. — Пройде-ет.
— Ну вот, понапишет всякой…
Я вздрогнула. Он что, прочитал то, что я ночью писала? То, чего я боялась так, что спать не могла?..
— …душераздирающей ерунды, — продолжил Бонни, — а потом сама плачет.
— Не ерунды! — внезапно мне стало дико обидно: и гениальную драматическую сцену назвал ерундой, и в мой ноут влез без разрешения, и вообще… вообще… он теперь знает, что Кей его развел, а я подыграла! — Сам дурак!
— Конечно, дурак, разве ж я спорю, — сняв фартук, он промокнул мои мокрые глаза оборочкой и снова прижал к себе.
— Да! Дурак! Зачем ты сделал Клау ребенка?! Су-укин сы-ын! Я тебя ненавижу-у!
— Я не виноват, она… в смысле, это не я. Розетта, ну…
— Не ты?! — поток чертовых слез наконец-то прекратился, и я зло утерла остатки рукавом халата. — Как не ты? Ах ты!..
И я влепила ему пощечину. Звонкую.
Вот честно, не знаю, как оно получилось. Само, наверное. Я не хотела, правда!
— Ой… — я машинально поднесла ушибленную руку ко рту. — Бонни…
А он молча взял меня за руку, перевернул ладонью к себе, прижался губами, лизнул… и светло улыбнулся.
— Можешь повторить. Или дать тебе ремень?
— Тот, которым тебя Кей выпорол? — мне безумно захотелось провести ладонью по его спине, там, где уже сошли следы.
— Извини, мадонна, но своего ремня Кей мне с собой не дал. Он доверил тебе обойтись подручными средствами, — глаза больного ублюдка смеялись.
А на меня снова накатила ужасная, иррациональная обида, из глаз снова потекло. Боже, как я ненавижу свои гормоны!!!
— Роза? — такой реакции Бонни явно не ожидал. — Роза, ну что ты…
— Дура-ак… — я уткнулась ему в плечо и…
Я бы точно разрыдалась, но сукин сын сделал то, чего я никак не ожидала. Он резко дернул молнию своих джинсов, приспустил их — и, разведя полы моего халата, толкнулся в меня. От неожиданности я задохнулась, хотела высказать ему все… и опять не успела. Мне заткнули рот поцелуем, толкнулись еще, обняв за бедра, и шепнули прямо в рот:
— Ti amo, Madonna, ti amo!
— Больной ублюдок, — простонала я в ответ, обнимая его ногами за бедра.
А потом, потеряв по дороге и свои джинсы, и мой халат, меня отнесли в кровать, под теплое одеялко, и обняли.
— Бесстыжая Сицилия, это нечестный аргумент, — прижиматься к нему, расслабленному после оргазма, было так хорошо, что все дурацкие обиды вылетели из головы вместе с не менее дурацкими аргументами и самой причиной спора.
— Это самый честный на свете аргумент, высокоморальная Раша, — мою ладонь притянули на бесстыжий аргумент, снова готовый к высоконаучным диспутам. — Он никогда не врет, в отличие от…
— Ах, ты!..
Ко мне тут же применили еще один бесчестный аргумент: закрыли мне рот своим. А потом шепнули, горячо, словно жидким соблазном облили:
— Вообще-то я имел в виду милорда с его английским юмором.
Мне стало за державу обидно.
— Он не врал. Спорим? Ставлю доллар, что он не сказал тебе ни слова неправды!
— Езу… ты заразилась… — подлая Сицилия снова смеялась. — Роза… Если бы ты знала, как я по тебе соскучился!
Я уткнулась ему в шею, обвила его руками и ногами. Не отпущу! Мой Бонни!
— Ты права, это было очень больно, — внезапно серьезно сказал он, гладя меня по голове, — вернуться и не найти тебя дома. Мне казалось, что мир рухнул. Что ты никогда не простишь меня… нас… что мы с Кеем останемся одни, без тебя…
— Вы десять лет прекрасно были одни, без меня, — буркнула я. — Вот и наслаждались бы дальше своей настоящей мужской дружбой.
— Колючка, — меня опять поцеловали в макушку. — Без тебя это уже не то. Все равно что после Бродвея ставить школьную самодеятельность.
Я невольно хрюкнула, представив их с Кеем на сцене школьной самодеятельности. Особенно сцену примирения друзей. Интересно, где? Нет, это не пустое любопытство, мне для нового романа надо! У меня же пока вместо главы — многообещающее многоточие!
— И где же мирились настоящие друзья?
— ВбаренаПятой.
— Что, Кей трахнул тебя прямо у стойки? Жаль, я не видела.
Бонни хмыкнул и погладил меня по спине, остановив руку на бедре.
— Ну! Британским ученым необходим материал для диссертации!
— Для диссертации, ага, — он снова хмыкнул и замолчал. Подло.
— Сицилия! Я тебя укушу! — чтобы слова не расходились с делом, я тут же слегка цапнула его за плечо.
— М… ну если укусишь…
— Ах, ты!.. Ну! Расскажи!
— Маньячка… ладно, расскажу, — он перекатился на спину, так что я оказалась над ним. — А ты потом прочитаешь мне это вслух, идет?
— Шантажист, — я удобнее устроилась у него на груди. — Рассказывай!
18. Романтика по-сицилийски
Москва, квартира Розы, тот же день
Роза
Мы валялись в постели, целовались и трепались о всякой ерунде до самого обеда. Готовить было лень, думать — лень, отвечать на телефонные звонки — тем более лень. Хотя судя по тому, как Бонни зажмурился на третьем звонке, тяжело вздохнул и все же взял трубку, было для него и кое-что важнее лени.
Говорить при мне он не стал, ушел на кухню, так что я слышала только его реплики:
