Несколько пятен сажи на бетоне отметили мое продвижение, но только по этим пятнам не было никакой возможности определить, что я заполз в этот тоннель. Следы эти могли появиться на бетоне и пять лет тому назад. Пятнали бетон и следы от воды, и они помогали маскировать сажу.
Вновь в темноте, на руках и коленках, я прополз поворот, а потом еще десять, нет, скорее пятнадцать футов, и остановился в полной уверенности, что от входа в тоннель меня не видно.
Сел поперек тоннеля, привалившись спиной к круглой стене, и принялся ждать.
Где-то через минуту вспомнил старый сериал о тайной цивилизации под поверхностью Земли. Может, этот самый тоннель и вел к подземному городу с женщинами в рогатых шляпах, злому императору и мутантам. Прекрасно. Наверняка там будет лучше, чем в «Панаминте».
Внезапно в моих воспоминаниях о фильме возникла Кали, которой в сценарии точно не было. Кали, с красными от крови губами, с вываленным языком. В руках у нее не было ни удавки, ни топора, ни меча, ни отрубленной головы. Нет, она пришла с пустыми руками, чтобы ей было проще гладить меня, ласкать, подтягивать мою голову к своей для поцелуя.
Один, без костра летнего лагеря и попкорна, я рассказывал себе страшные истории. Вы можете подумать, что моя жизнь позволяет мне не бояться историй с призраками, но вы ошибаетесь.
Каждый день получая доказательства того, что жизнь после жизни реальна, я просто не могу сказать: «А в действительности призраки не существуют». Конечно, мне неизвестно, что нас ждет после этого мира, но ведь я точно знаю: что-то ждет, вот мое воображение и рисует жуткие картины, которые ваше и представить себе не может.
Поймите меня правильно. Я уверен: воображение у вас мрачное, извращенное, даже, возможно, больное. Я не пытаюсь недооценить болезнь вашего воображения, и вы имеете полное право им гордиться.
Сидя в тоннеле, пугая себя, я изгнал Кали не только из роли, которую она вдруг решила сыграть в сериале, но и из головы. Сосредоточился на игуанах, которых пытались выдать за динозавров, и на карликах в кожаных штанах.
Но не прошло и нескольких секунд, как вместо Кали в мои мысли влезла Датура, разодранная горным львом, но тем не менее находящаяся в игривом настроении. Прямо сейчас она ползла ко мне по тоннелю.
Я не мог слышать ее дыхания, потому что мертвые, само собой, не дышат.
Она хотела посидеть у меня на коленях, поерзать по ним задом и разделить со мной свою кровь.
Мертвые не говорят. Но так легко верилось, что Датура может стать единственным исключением из правила. Конечно, даже смерть не могла заставить замолчать эту говорливую богиню. Она бы добралась до меня, уселась на колени, поерзала задом, прижала окровавленную руку к моим губам и спросила бы: «Хочешь попробовать меня, дорогой?»
Этого короткого эпизода, который прокрутился у меня в голове, вполне хватило, чтобы возникло неодолимое желание включить фонарик.
Если Андре собирался проверить бункер с трансформатором или машиной времени, он бы это уже сделал. А потом отправился бы куда-то еще. Поскольку и Датура, и Роберт погибли, гиганту не оставалось ничего другого, как уехать на автомобиле, который они наверняка спрятали на территории развлекательного комплекса.
А через несколько часов я решился бы выбраться из тоннеля, покинуть отель и по дороге добраться до автострады.
Я уже приложил палец к кнопке, включающей фонарь, но, прежде чем нажал на нее, за поворотом вспыхнул свет, и я понял, что Андре стоит у входа в тоннель.
Глава 54
У обратного психического магнетизма есть один плюс: я не могу потеряться. Оставьте меня посреди джунглей, без карты и компаса, и я притяну к себе спасателей. Вы никогда не найдете мою фотографию на пакете с молоком: «Вы не видели этого мальчика?» Если я проживу достаточно долго, чтобы у меня развилась болезнь Альцгеймера, и уйду из интерната, в который меня определят, очень скоро все медсестры и пациенты пойдут за мной следом, не в силах устоять перед моим обратным психическим магнетизмом.
Наблюдая за светом в начальной части тоннеля, за поворотом, я говорил себе, что выдумываю еще одну историю про призраков, пугаю себя безо всякой на то причины. У меня же не было оснований предполагать, что Андре знает, где меня искать.
А потому, если я буду сидеть тихо, он решит, что вокруг полным-полно других мест, где я мог бы спрятаться, и отправится обыскивать их. Он же не полез в тоннель. Если б полез, от такого здоровяка в столь узком тоннеле было бы очень много шума.
И тут он меня удивил, выстрелив в тоннель.
Грохота в ограниченном пространстве вполне хватило для того, чтобы закровоточили мои барабанные перепонки. В тоннеле словно ударил огромный колокол, и у меня аж завибрировали кости. Не просто ударил, а бил и бил, потому что эхо раз за разом отражалось от стен, почти не теряя в громкости.
Шум настолько дезориентировал меня, что поначалу я не понял, откуда взялись крошечные кусочки бетона, которые впились мне в щеку и шею. Потом дошло: рикошет.
Я упал на дно лицом вниз, чтобы свести до минимума возможность попадания, и лихорадочно пополз вглубь тоннеля, сгибая ноги, как ящерица, и руками подтягивая свое тело вперед, потому что, если бы я передвигался на руках и коленях, то мог бы получить пулю в ягодицу или затылок.
Я мог бы жить и с одной ягодицей (подумаешь, до конца жизни сидел бы с наклоном), но точно не смог бы с вышибленными мозгами. Оззи частенько говорит, что я крайне плохо использую мой мозг, поэтому, возможно, я бы прожил и без него, но экспериментировать как-то не хочется. Андре выстрелил вновь.
В голове у меня еще звенело от первого выстрела, поэтому второй не показался таким уж громким, но уши, конечно, заболели, словно звук имел субстанцию и, протискиваясь сквозь них, сильно растягивал ушные раковины.
А через мгновение после того, как грохот выстрела сменился эхом, пуля, отрикошетив от стены, пролетела надо мной, показывая тем самым, что удача не отвернулась от меня. Если бы пуля достигла цели, боль подействовала бы куда сильнее, чем шум.
Уползая, как саламандра, подальше от света, я знал, что темнота не обеспечивает защиты. Андре не мог видеть цель, и если и надеялся ранить, то случайно. В сложившейся ситуации бетонные стены обеспечивали многочисленные рикошеты каждой пуле, и шансы попасть в меня были, пожалуй, выше, чем, скажем, на выигрыш в казино.
Он в третий раз нажал на спусковой крючок. И от жалости, которую я однажды испытал к нему (думал, что он ее хоть немного, но заслуживает), не осталось и следа.
Я не мог сказать, сколь часто пуля должна отлететь от стены, чтобы ее поражающая сила сошла на нет. Передвижение в стиле саламандры оказалось очень уж выматывающим, и у меня не было уверенности, что я успею отползти на безопасное расстояние до того, как леди удача перестанет мне благоволить.
Неожиданно слева из темноты на меня подул ветерок, и, естественно, я инстинктивно рванулся к нему. Еще один сливной тоннель, примерно три фута в диаметре, чуть поднимающийся.
