Я сразу заподозрил, что у «Серых свиней» будет очень мало общего, скажем, с Армией спасения.
— Время от времени Couchon Gris приносят человеческую жертву и пробуют плоть. Гости могут только наблюдать. Жертву приносят на массивном черном камне, подвешенном на двух толстых цепях к железной перекладине под потолком, концы которой замурованы в стену.
Ее рука сжала мою, когда она вспомнила весь этот ужас.
— Человека, приносимого в жертву, убивают ударом ножа в сердце, и в этот момент цепи начинают петь. Gros bon ange тут же улетает из этого мира, но ti bon ange благодаря ритуалу может только перемещаться вверх-вниз вдоль цепи.
Моя рука похолодела и вспотела.
Слабый, тревожащий запах, который я уловил ранее, когда рассматривал возможность подняться по лестнице, появился вновь. Мускуса, грибов, парного мяса.
Как и прежде, передо мной возникло лицо человека, на труп которого я наткнулся в ливневом тоннеле.
— Если прислушаться к пению цепей, — продолжала Датура, — можно понять, что это не скрип трущихся между собой звеньев. Нет, это голос, вопль страха и отчаяния, бессловесная, не терпящая отлагательства мольба о спасении.
Бессловесно, безо всякого отлагательства я молил ее: замолчи.
— Этот голос продолжает звучать, пока Couchon Gris вкушают плоть с алтаря. Обычно это длится полчаса. Когда они насыщаются, цепи тут же перестают петь, потому что ti bon ange исчезает, распределяется равными долями среди тех, кто пробовал плоть жертвы.
Мы добрались уже до четвертого этажа, нам осталось миновать лишь шесть пролетов, и я больше не хотел этого слышать. Однако мне представлялось, если это история правдивая (а я верил, что так оно и есть), жертва заслуживала, чтобы ее как-то идентифицировали, не говорили о ней, будто о зарезанном теленке.
— Кто? — Мой голос сел.
— Что кто?
— Жертва. Кто был жертвой в ту ночь?
— Гаитянская девушка. Лет восемнадцати. Дурнушка. Ничем не примечательная. Кто-то сказал, вроде бы она работала швеей.
Пальцы моей правой руки ослабели настолько, что я более не мог держать Датуру за руку, вот с облегчением и отпустил ее.
Она улыбнулась мне, удивленная, эта физически идеальная женщина, чья красота (ледяная или — нет) заставляла поворачивать головы тех, мимо кого она проходила.
Мне вспомнились строки Шекспира: «Хоть ангел с виду, а смотри, что скрывается внутри».
Маленький Оззи, мой литературный наставник, который в отчаянии от того, что я недопустимо мало читаю классику, гордился бы мною, узнав, что слова, написанные великим бардом, пришли ко мне в самый нужный момент.
Он также отчитал бы меня за то, что я по-прежнему испытываю отвращение к оружию, вращаясь в обществе людей, для которых приятное времяпрепровождение — не поездка в Нью-Йорк на бродвейский спектакль, а присутствие на человеческом жертвоприношении на Гаити.
Когда мы шли по последнему лестничному пролету, Датура подвела итог:
— Это было удивительно. Голос в цепях тональностью полностью соответствовал голосу швеи, когда она еще живая лежала на черном камне.
— У нее было имя?
— У кого?
— У швеи.
— А что?
— У нее было имя? — повторил я.
— Я уверена, что было. Одно из этих странных гаитянских имен. Но дело в том, что ti bon ange не материализовался ни в каком виде. Я же хочу видеть. Но там ничего не увидела. Вот это меня разочаровало. Я хочу увидеть!
Всякий раз, повторяя: «Я хочу видеть», голосом она не отличалась от обиженного ребенка.
— Ты не разочаруешь меня, Одд Томас?
— Нет.
Мы добрались до первого этажа, и Роберт продолжал идти первым, разве что поднял лампу Коулмана чуть выше, чем на лестнице.
По пути к залу казино я старался как можно лучше запомнить маршрут, петляющий между грудами мусора, кирпичей и обгорелых остовов мебели.
Глава 36
В темном, без единого окна зале казино симпатичный мужчина с редеющими волосами сидел за одним из двух оставшихся столов для «блэк-джека», там, где я увидел его впервые, где он просидел пять лет в ожидании очередной сдачи карт.
Он улыбнулся мне и кивнул, но нахмурился, переведя взгляд на Датуру и ее мальчиков.
По моему требованию Роберт и Андре поставили лампы Коулмана на пол, на расстоянии примерно в двадцать футов. Я попросил внести кое-какие коррективы: одну лампу передвинуть на фут ближе к первой, вторую — на шесть дюймов левее, как будто точное местоположение ламп имело важное значение для ритуала, который я намеревался совершить. Все это делалось исключительно для Датуры, чтобы убедить ее, что идет процесс и она должна проявить терпение.
Конечно же, периферия зала осталась в темноте, но в центре света для моих целей вполне хватало.
— В казино погибло шестьдесят четыре человека, — сообщила мне Датура. — Кое-где температура была такой высокой, что сгорали даже кости.
Терпеливый игрок в «блэк-джек» пока оставался единственным призраком, которого я видел. Со временем обязательно подтянулись бы и остальные, в этом у меня сомнений не было, все, кто продолжал цепляться за этот мир.
— Беби, посмотри на эти расплавившиеся игровые автоматы. Казино всегда их расхваливают, говорят, что они аж раскаляются, такая у них популярность, но на этот раз они раскалились в прямом смысле этого слова.
Из восьми призраков, которых я видел ранее, только один мог мне помочь.
— Здесь нашли останки пожилой женщины. Землетрясение опрокинуло ряд игровых автоматов, и они ее придавили.
Я не хотел слушать эти жуткие подробности. Но уже знал, что она не остановится, пока не посвятит меня во все нюансы.
— Ее останки до такой степени перемешались с расплавленным металлом и пластиком, что коронер не смог отделить их.
Среди запахов древесного угля, серы и мириад токсичных химикалий я уловил все тот же полугрибной-полумясной запах с лестницы. Он то появлялся, то исчезал, но имел место быть, не являлся плодом моего воображения.
— Коронер полагал, что старуху нужно кремировать, поскольку она и так наполовину сгорела, да и только таким образом ее можно было отделить от расплавившегося игрального автомата.
Из тени вышла пожилая дама с вытянутым лицом и пустыми глазами. Возможно, та самая, которую придавили однорукие бандиты.
— Но ее родственники, они не захотели кремации, потребовали обычных похорон.
Краем глаза я уловил движение, повернулся и увидел официантку коктейль-холла в наряде индейской принцессы. Мне стало грустно. Я думал (и надеялся), что она смогла наконец-то покинуть этот мир.
