Во всяком случае, в одном я была уверена: я обожала мальчишек-непосед. Всегда их любила. Мне нравилось, что они были диковатыми, немного избалованными, но в душе очаровательными. Они всегда говорили самые неуместные фразы и вызывали смех, несмотря на мою величайшую попытку быть строгой. Моим первым любимым учеником был Тай, неряшливый, задиристый хулиган с ямочками на щеках и заразительной улыбкой (я пыталась назвать обоих сыновей именем Тай, но оно подпало под вето). Он обнимал меня и сжимал настолько крепко, насколько только мог. Его подход срабатывал почти каждый раз. Я любила его. Он был лучиком света.
Однажды весной Тай вернулся из класса моей коллеги, и вся его искра куда-то исчезла. Я усадила детей с книгами и отвела его в холл. Когда я пригляделась, то заметила красные пятна и странные следы на челюсти.
Я спросила у него, что произошло.
Тай упал в мои объятия, рыдая. Как оказалось, на уроке у моей коллеги он распускал язык. Конечно, он просто безобидно шутил, но учитель в ярости схватила его за щеки и челюсть и потащила в коридор, где продолжала сжимать лицо и душу, требуя повиновения. Спустя пятнадцать минут я все еще видела эти следы. И пока я стояла там, обнимая этого плачущего мальчика, мой разум пережил короткие, но жестокие пятнадцать секунд паники.
Что мне делать? Как поступить? Как бы отреагировала наша третья коллега? Я уверена, что педагог не хотела причинить ему вред. Или хотела? Мне нужно об этом сообщить? О милостивый Господь. Мне двадцать два года, а она преподает уже пятнадцать лет! Что случится, если я сообщу? Она попадет в неприятности? Что подумают другие учителя? Я слишком остро реагирую? Должна ли я спросить ее, что случилось? Должна ли позволить ей объясниться? Или я должна ее защитить? Кого мне защищать?
Утонув в смятении, я посмотрела вниз на запятнанное слезами опухшее лицо Тая и сразу все поняла. Это называется превышением полномочий. Ни один учитель не должен вымещать свое разочарование на теле десятилетнего ребенка. Это не ссора между сверстниками и не жаркий спор между учителем и учеником. Этот человек, обладавший властью, причинил физический и эмоциональный вред беззащитному ребенку, находившемуся под его опекой.
Я отвела Тая к директору и засвидетельствовала его историю. В тот день я видела коллегу в последний раз. Ее уволили, и она больше никогда не возвращалась.
В то время я ничего не знала о неравенстве возможностей и злоупотреблении полномочиями, но в глубине души я понимала: иногда ты идешь против своей команды и поступаешь правильно. Если наделенные властью люди сохраняют контроль за счет уязвимых, если они пользуются полномочиями и наносят травмы, то я начну бить тревогу, даже являясь добропорядочным членом группы. Я понимаю, на чью сторону в тот момент необходимо встать.
Всю свою жизнь я была религиозным инсайдером. В моей церкви лидерами выступали исключительно мужчины. Почти все они были белые. Целая система основывалась на прочной совокупности правил и последствий, морали и чистоты, власти и подчинении. Позвольте мне прояснить: внутри этой экосистемы жили (и продолжают жить) одни из самых великих людей. Одаренные учителя, верные мужчины и женщины, защитники бедных и бесправных, матери и отцы церкви, которые меня воспитали. Однако в совокупности система показалась мне менее радужной, чем по частям. Она способна осквернить даже самые благие намерения. Как только яркий свет становится тусклым, затмеваясь групповым мышлением и мужской властью, блеск тут же меркнет. Разве это любовь? Разве это Бог?
Благодаря преимуществам повзрослевшего мозга, более широкого спектра опыта и выхода из своей эхо-камеры, я могу утверждать без сомнений: мои убеждения подверглись сомнениям. Туши свет, бросай гранату… Эй, немного хороших новостей: на протяжении жизни практически у каждого религиозного человека возникают сомнения. Еще одна хорошая новость: в Библии этот путь называется мудростью, зрелостью и ростом, а не ересью, отступничеством и неверностью. Давайте шагнем дальше и уберем гиперболу из нашей дискуссии.
Человеку, задающему трудные вопросы о системе веры, НЕ ВСЕ РАВНО, а это уже что-то значит. Вы, как упрямец, стремитесь добыть алмаз из обломков. Вы верите в нечто доброе и справедливое, чему нас учит Иисус, и вы полны решимости держаться. Это говорит не о слабой вере, а о величайшей. Как написала моя любимая сестра Сара Бесси в книге «Не в духе» (англ. Out of Sorts): «Любой, кто доживает до конца жизни с точно такими же убеждениями и мнениями, какие были в начале, неправильно понял всю суть».
[63]
«Существует четкое различие между нездоровой и незрелой верой, — писал Харви Эдсер. — Каждый на духовном пути должен пройти через ранние стадии веры, точно так же как человек проходит через ранние стадии физического и психологического развития. Незрелость не является чем-то нездоровым по своей природе. Она становится нездоровой, когда взрослый человек остается запертым в незрелых моделях мышления, поведения и отношений. То же самое относится и к духовной жизни».
[64]
Мой путь по этой тропе роста начался с других людей, как это всегда со мной и бывает. Сейчас я могу определить духовные болевые точки в своем собственном опыте, но будучи человеком, не склонным к самооценке, сначала я увидела их в остальных. Если вера призвана порождать новую жизнь, исцеление, великую связь и процветание (я верю в это, поскольку я построила на этом всю свою жизнь), то внутри структур я увидела много противоположного. Я заметила большое количество стыда, притянутого рычагом страха. Правила показались мне жесткими, а последствия — карательными. Повсюду изобиловали сплетни, прикрываясь «молитвенными просьбами». Завуалированным способом люди говорили гадости о чужих неудачах или выборе, посылая обществу четкий сигнал, что промахи вызовут неодобрение.
Я видела, как гомосексуальные дети громко смеялись над антигейскими шутками молодежного пастора. Я видела, как кровь отхлынула от лиц девочек, когда учительница отщипнула лепестки от розы и протянула мертвый стебель: «Вот что вы предлагаете мужу, когда отдаете свои лепестки вашим парням». С ужасом я вспоминаю тот вечер, когда в комнате молодежной группы на белой доске под названием «Верните их живыми» мы перечислили «худших детей» в наших школах, а затем поехали к ним домой и похитили, чтобы вернуть в церковь к Иисусу: «О, пожалуйста, не отвлекайтесь на ваши имена на доске. Мы просто публично перечислили ваши грехи. Не хотите ли вы помолиться?»
Затем, что любопытно, многие из моих сверстников покинули церковь и больше не возвращались. Но знаете что? Все эти угрозы мирского разрушения оказались ложными. Предупреждения о светской обреченности и разрушенных петтингом браках оказались пустыми. Наши нецерковные одноклассники и коллеги не приглашали нас на свингерские вечеринки и не предлагали героин в туалете. Получается, что «мир», которого нас учили избегать (за исключением санкционированных моментов систематического евангелизма), был наполнен хорошими, добрыми, обычными людьми, и они хотели такой же полноценной жизни, которая, как мы думали, была у нас.
