И, хромая, отправилась к лифтам.
– Почему нам нельзя выходить? – тут же спросил Сергей. – Что-то случилось?
Лёля со страдальческим видом смотрела вслед писательнице Покровской, которая бросила её одну на съедение волку.
– У нас так сложились… обстоятельства, – наконец, проблеяла она. – Мы сами толком не понимаем. Но нам кажется, что за нами следят.
Сергей покатился со смеху.
– Что вы, Ольга! Кто? Зачем?
– Я не могу рассказать.
– А вы попробуйте.
– Нет, – твёрдо сказала Лёля. – Я дала Мане слово. Лучше вы расскажите о себе.
Сергей махнул рукой:
– Да что обо мне рассказывать, вы всё знаете! Семьи нет, детей нет. – Он посмотрел на Марфу, и лицо у него словно посветлело. – Всё время в командировках. Я инженер, строю мосты.
– А я никогда нигде не была, – призналась Лёля. – Здесь, в Питере, в университете училась, потом вышла замуж, дочь родилась. Хотя нет, – спохватилась она. – Мы с ней в Анапе были два раза, и в прошлом году на Волге в санатории, под Саратовом. Мне на работе путёвку дали.
– У меня командировки в основном северные. И далёкие! То в Белоярск, то в Новосибирск. Вот вскоре придётся в Магадан лететь.
– Там тоже мосты строят?!
– Там Колыма, – сказал Сергей и улыбнулся. – Великая река на самом деле. У неё репутация плохая, это уж точно. Говорят же, дальше Колымы не сошлют! Мосты в основном зеки строили, из инженеров. Один мост есть – такой красавец! Он сейчас заброшен, а был! Весь ажурный, лёгкий, функциональный! Словно литой или кованый, а на самом деле деревянный. Его бы спасти – ну, хоть как пример инженерной мысли.
– А что? – спросила заинтересованная Лёля. – Пропадает?
– Скоро совсем пропадёт. Я в прошлом году собирался в отпуск туда рвануть. Хоть сфотографировать его, зарисовать и со всех сторон посмотреть, как он устроен! Я и так и сяк прикидывал, получается, очень сложно! Там же льды, половодья, морозы! А он столько лет простоял.
– И не поехали в отпуск?
– Так самолёты не летали! Пандемия. Но я надеюсь ещё слетать.
– А мне в Пушкиногорье очень хочется, – призналась Лёля. – Никогда не была. С моего курса, с филфака, девчонка уехала туда жить, в заповеднике работает сейчас. Уже диссертацию защитила. И она говорит, что никогда у неё не было никакого «чувства родины», и она вообще не понимала, что значит это выражение. И только там, в заповеднике, поняла. Вот мне и хочется с Марфой съездить, посмотреть. Вдруг я тоже пойму, что это такое – чувство родины.
Сергей посмотрел на неё с некоторым удивлением:
– Так тут до Пскова рукой подать.
Лёля кивнула – так и есть.
Никто никогда не понимал, как именно она живёт. Для неё поездка в Псков – всё равно что полёт на Луну в аппарате Илона Маска!.. Говорят, этот самый Илон нынче катает миллионеров в космос и обратно, и миллионеры с удовольствием катаются! До Пскова, конечно, ближе, чем до Луны, но для Лёли – одинаково. Добраться она не сможет – ни туда, ни сюда.
– Почему вы так улыбаетесь, Ольга?
– Как?
Сергей поискал слово:
– Недоверчиво как-то. Или нет, нет. Вы улыбаетесь снисходительно, как будто я глупость сказал.
Лёля засмеялась:
– Так ведь это и есть глупость, Сергей! Я не могу в Псков поехать. У меня Марфа и… денег нет совсем. Вы не подумайте только, я не жалуюсь! На самом деле у нас всё нормально, живём!
– Может, ей бы там понравилось, – проговорил Сергей задумчиво. – Я когда впервые туда попал, не мог уехать. Ну, просто не мог, и всё. Хорошо, каникулы были, меня родители пристроили в какой-то домик, его добрая тётка сдавала. Сами уезжали-приезжали, а я жил в этом домике и рисовал. Утром уходил, ещё до зари, а возвращался уже затемно.
Он засмеялся воспоминанию.
– Картошку в золе пёк. Такая вкусная была картошка! Мама приедет и начинает меня ругать, что я не съел ничего. Она мне оставляла полный холодильник еды. А я никак не мог на еду отвлекаться, понимаете?.. Я только рисовал. Потом дело дошло до того, что мне стало казаться, что я вижу Пушкина. То здесь, то там. Верхом или пешим. В шляпе и со стеком в руке. То в Тригорском, то в Петровском, то у Трёх сосен!
– Вы разве художник? Вы же инженер!
– Я учился живописи, художественную школу окончил. Но потом решил, что писать больше не стану.
– Почему?!
Он помолчал, словно раздумывая, рассказывать или нет, и всё же начал:
– Я понял, что настоящим, большим художником не стану. Я могу подражать, эпигонствовать, писать красиво. Может быть, даже пару раз мне удастся увидеть и написать что-то новое! Но Левитан из меня не получился бы никогда.
Он говорил, Лёля слушала и думала, что мир, в котором живёт Сергей, так не похож на её собственный. А мир Мани Поливановой не похож ни на тот, ни на другой. И вообще, у каждого человека, который сидит сейчас в этом прекрасном баре, есть какой-то собственный, непостижимый мир!
Бросить рисовать потому, что никогда не стать Левитаном? Лёле это казалось неправдоподобным, странным, как в плохом кино, где героиню все обижают и предают, а она этого не замечает! Может быть, в кино так положено, но в жизни так не бывает.
– Откуда вы узнали, что не станете Левитаном? – на полуслове перебила Сергея Лёля, отвечая своим мыслям. – Вам кто-то об этом сказал?
Он удивился.
– Никто не говорил, это было очевидно.
– А если вы бросили единственное дело, ради которого родились?
– Я столько раз думал об этом, Оля! Удивительно, что вы спросили!
В волнении он поднялся с дивана и прошёлся туда-сюда.
– Но инженер из меня правда вышел хороший! А художник… Марфа, можно мне твою тетрадку на минуточку?
Девочка кивнула, и Сергей придвинул тетрадку к себе.
– Добавить тебе чаю? – спросила у Марфы мать.
Ничего, кроме чаю, она не заказывала – слишком дорого.
Марфа отрицательно покачала головой. Сергей Петрович быстро рисовал, Лёля старалась не смотреть, а Марфа смотрела.
Через минуту он показал набросок – девочка рисует, сидя на полукруглом диване, за ней окно, дальше угадывается город.
– Я знаю, знаю, – заговорил Сергей, когда Лёля подняла на него глаза, – вы сейчас скажете, что очень похоже, что она такая и есть, ваша Марфа!
Лёля отвела его руку и покивала, рассматривая набросок.
– Но чем дальше я буду над ним работать, тем меньше он будет на неё похож! Я это всё проходил, я знаю! У меня получается схватить впечатление, миг. А дальше всё, стоп. Как будто запрещено.
