Это было принять тяжелее всего.
Когда я спустилась вниз, в гостиной всё ещё были люди. Там шёл мозговой штурм, адвокаты спорили с пиар-менеджерами о том, как следует действовать дальше. Все были заинтересованы в том, что снизить накал общественного мнения. Или сместить акценты.
Ромка стоял, привалившись к дверному косяку, наблюдал, слушал и усмехался. Молча. Я так поняла, что никого из его команды, в гостиной не было. Когда охранник прошёл мимо него с моим чемоданом, Федотов голову повернул, увидел меня и от стены отошёл. А мне сразу сказал:
– Пойдём, мы уезжаем.
Я всё ещё медлила, я всё ещё ждала. Ромка смотрел на меня с сожалением. Потом негромко проговорил:
– Никто не придёт, Настя.
На глаза наворачивались предательские слёзы, но я заставила себя улыбнуться. Кивнула, решившись в один момент, и направилась к двери. Меня раздирали эмоции. Всё происходящее казалось невероятно несправедливым.
Из машины я позвонила маме. Не знаю зачем, волновать её не хотелось, но выговориться было необходимо. А Ромка он только усугублял моё паршивое настроение своими неуклюжими попытками меня успокоить и какими-то нелепыми обещаниями райской жизни.
А вот мама сразу сказала:
– Плюнь. Знаю, что трудно, знаю, что обидно, но возьми и плюнь. Тебя в очередной раз предали. Какой смысл из-за этих людей слёзы лить?
– Я просто не думала… не могла подумать, что виноватой попытаются выставить меня, – горестно проговорила я. Чувствовала Ромкин внимательный взгляд, но упрямо смотрела в окно, разговаривая с мамой.
– А кого ещё? – удивилась мама. – Они семья.
– А я?
– Ты тоже семья, Настя. Но только ты край, который можно, при необходимости, отломить и выкинуть.
– Это несправедливо, – вздохнула я.
– А кто спорит? – Ромка забрал из моей руки телефон, когда я закончила разговор. Кивнул, соглашаясь. – Несправедливо. А с несправедливостью надо бороться.
Я кинула на Федотова предостерегающий взгляд.
– Я ни с кем воевать не собираюсь, Рома.
– Тебе и не надо. Но если они думают, что я молча умоюсь… Зря они на это рассчитывают. Выставить тебя и меня главными врагами семейных ценностей Кауто, я не позволю.
Я откинулась на сидении, с тоской смотрела на пейзаж за окном автомобиля.
В Палашкино было тихо. Мы приехали, когда уже стемнело, на деревенских улицах горело всего несколько фонарей, большинство домов с темными окнами, будто люди уже успели лечь спать, хотя на часах всего десять вечера. Тишина, спокойствие, только собаки временами начинали лаять то за одним забором, то за другим. Что-то их тревожило.
– Лисы бегают, – пояснил мне Федотов.
А я про себя удивилась. Лисы? Настоящие?
Хотя, вокруг сосновый лес, бескрайние поля. Здесь вполне могут жить лисы… и ещё кто-нибудь.
– Вот мы и дома, – сказал Ромка, когда мы вошли в дом. Он включил свет, а я остановилась посреди небольшого холла. Не оглядывалась, просто стояла и пыталась проникнуться его словами. Наш с ним дом.
Вот только кроме беспокойства и тревоги ничего не чувствовала. Тревога не относилась ни к самому дому, ни к Федотову. Жизнь сделала такой резкий разворот, к которому я не оказалась готова, и я всё не находила в себе сил, да и особого желания принять случившиеся перемены. Но моё мнение оказалось не важно.
– Настя. – Ромка обнял меня со спины. Навалился, прижал к себе, я почувствовала его горячее дыхание на затылке. – Скажи, что ты хоть немного рада.
– Чему мне радоваться? – удивилась я.
– Например, тому, что мы здесь, с тобой, вдвоем.
Я аккуратно освободилась от медвежьих объятий Федотова, скинула туфли с ног и босая прошла в комнату. А ему сказала:
– Мы могли порадоваться этому гораздо раньше. Если бы не твои слепые амбиции.
Разве я не сказала ему правду? Разве это не был справедливый упрек? Ромка же счел, что я придираюсь. Даже обиженно глянул. Прошёл, следом за мной, вздыхал в раздражении где-то там, у меня за спиной. Потом сказал, явно стараясь сгладить острые углы:
– Да, наверное, я не всегда бываю прав.
– Ещё бы.
– И тебе нравится мне об этом каждый раз говорить.
– Не нравится, Рома. Просто иногда нам с тобой говорить больше не о чем. И чем больше времени проходит, тем яснее я это понимаю.
Он помолчал, обдумывал, после чего заметил:
– Можно всё изменить.
Я посмотрела на Федотова, кивнула.
– Можно. Но для этого нужно принимать совместные решения, а не так, как привык ты – самолично. Приказания отдавать.
– Я отдаю тебе приказания?
Я на него посмотрела, Федотов едва заметно ухмылялся. А я кивнула.
– Да.
– То есть, я совершенно испорченный тип? Невыносимый?
– Не смешно, между прочим, – проговорила я в сторону.
– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Настя. Я очень стараюсь, я всё делаю.
– А что ты делаешь? – удивилась я.
Ромка удивился в ответ, даже руками развел, он искренне недоумевал.
– Всё. Я о тебе забочусь, я никогда ни в чем тебе не отказываю, вот дом построил. Для тебя же.
– Рома, а ты никогда не пробовал спросить прежде, чем что-то сделать? Прежде чем дома строить, отправлять меня на курорты и присылать деньги на карту? Ты бы взял и спросил: а что меня счастливой сделает?
Федотов помрачнел, выглядел откровенно недовольным. Глухо поинтересовался:
– И что тебя сделает счастливой, дорогая?
– Не надо такого тона, – попросила я. – Я не пытаюсь с тобой ругаться.
– Хорошо, – кивнул он. И повторил: – Что я делаю не так?
Я вздохнула. Ромка разозлился.
– Рома, я не пытаюсь тебя в чем-то обвинить. И не пытаюсь тебя учить.
– А чему меня можно научить? Мне почти сорок два года.
– Вот именно. Я просто пытаюсь тебе сказать… – Я сбилась на полуслове, сделала вдох, пытаясь собраться с мыслями. Потом сказала: – Рома, я тебя люблю. Я всегда тебя любила. Не за деньги, не за твои амбиции, не за дома, что ты строишь. Я знаю, что ты всё это умеешь, что ты построишь, что добьёшься, что заработаешь. Я в этом никогда не сомневалась. Но мне это было не нужно. Я просто хотела быть рядом с тобой. Я семью хотела, любимого человека рядом.
Ромка смотрел на меня пытливо. Я видела, что взгляд его смягчился, но он всё равно смотрел на меня с несогласием.
– Солнышко, ты рассуждаешь наивно. Жизнь-то другая. Куда круче, чем ты пытаешься мне сейчас доказать.
