Уже который раз за неделю при воспоминании об этом, Алёну передёргивало. Это казалось немыслимым, и, между прочим, неправильным, но её передёргивало. Не от отвращения, нет, а от скуки и бесперспективности. И Вадим сразу стал далёким и чужим. Не задевало даже то, что рядом с ним сейчас, без всякого сомнения, Зоя. Она спит в её постели, сидит за её столом, целует Прохорова в ту же щёку и улыбается ему… Уже немного зная младшую сестру, Алёна была уверена, что за тот месяц, что они прожили под одной крышей, Зоя всё это подсмотрела и запомнила. И выполняет всё в прежнем порядке. Поэтому Вадим так легко переключился с Алёны на более младшую её версию. Для него, по сути, в привычном укладе жизни ничего не изменилось, только женское тело, что согревает его постель, стало моложе и более упругим.
Но, надо сказать, что, всё ещё просыпаясь по утрам, открывая глаза, в первую секунду Алёна удивлялась тому, что находится не дома. Над головой балочный потолок, за окном Волга, птицы поют, а рядом с ней в постели другой мужчина. Всего одно мгновение, половинка, треть секунды, но она удивлялась, а потом у неё вырывался умиротворённый вздох, когда приходило понимание того, что никакого отчаяния, грусти или тоски в её душе нет. Значит, всё правильно, всё хорошо, и её жизнь не лежит в руинах. Она упала, да, но как та хрустальная ваза, полетевшая с антресолей, чудесным образом упала не об пол, чтобы разлететься вдребезги, а приземлилась на пушистый ковёр. Ни скола, ни царапины. Она цела, жива, и всё так же прекрасна.
Конечно, нет никакой определённости в том, что ждёт её в дальнейшем. Алёна привыкла действовать продуманно, намечать для себя цели и задачи. И все задачи были глобальными. Она всегда загадывала далеко вперёд. Ей хватило бесперспективной юности, когда она каждый день видела лишь затёртые тряпками подносы и ряды колченогих столиков в кафе. В той жизни у неё, на самом деле, будущего не было. Даже завтрашнего дня зачастую не было, нужно было работать, работать, и появляться на этой самой работе без опозданий. А чтобы как-то свести концы с концами, работать приходилось практически без выходных. Так о каком будущем могла идти речь? Потом появился Валера и научил её смотреть вперёд, заставил задуматься о завтрашнем дне. И не только о завтрашнем. Конечно, он же научил её врать, притворяться, выкручиваться из любой ситуации, этого не отнимешь и не забудешь. И при всей своей злости на бывшего товарища, или кем он ей доводился, Алёна уже сама давно не могла этого определить, она не могла не признать, что Валера сыграл решающую роль в её судьбе. Не совсем правильную, но огромную. Он заставил её повзрослеть, и захотеть чего-то большего, а не просто погибнуть в печальной битве за существование в Москве.
И вот она здесь, рядом с Мишей. Без всякого определения их отношений, снова без уверенности в своём будущем, по крайней мере, в том, что связано с Барчуком, но Алёна больше не ощущает себя листиком на ветру, который носит по аллее от одной парковой скамейки к другой. Она достаточно крепко стоит на ногах. И её даже не особо пугает то, что Миша всеми силами заставляет её забыть об ответственности и всяческих планах, хотя, сейчас самое время начать их разрабатывать, если уж она вновь оказалась на распутье. Барчук твердит, что ей необходимо расслабиться, и понять, какое это удовольствие – не знать, что будет завтра. А уж он готов позаботиться о том, чтобы ей всегда было интересно.
То, что с Мишей будет интересно и заскучать он не даст, Алёна не сомневалась. Хотя бы потому, что Барчук бабник и врун, как выяснилось. Чего он, кстати, не стеснялся, а поэтому не видел необходимости притворяться правильным и благородным. И, кстати, даже гордился тем, что не является праведником и джентльменом. Не прошло и двух дней с момента появления Алёны в офисе компании, и вступлении её в должность, как у кабинета Михаила Сергеевича она застала миловидную брюнетку, что расхаживала по приёмной с воинственным видом. Конечно же, никто с Алёной по поводу этой дамы откровенничать не стал, с чего бы? Но услышав требовательный тон гостьи и то, как она общалась с личным секретарём Барчука, весьма фамильярно, явно они были хорошо знакомы, становилось понятно, что женщина явилась не с деловым предложением. Алёна ещё минуту постояла в дверях приёмной, разглядывала брюнетку, после чего возмущённо фыркнула себе под нос, и вернулась в свой кабинет. За те полторы минуты, что потребовались на дорогу, успела мысленно составить заявление на увольнение по собственному желанию. Потому что это самое желание имелось, и оно было огромным. И Алёна даже написала это самое заявление, в пылу возмущения, размашисто подписала и положила на край стола, решив, что отнесёт Барчуку на подпись, как только дорогая гостья покинет его приёмную.
Правда, идти к большому начальнику на поклон не пришлось, он появился на пороге её кабинета сам, под конец рабочего дня, зашёл и плотно прикрыл за собой дверь. По-дурацки подмигнул. У Барчука, вообще, в арсенале было много дурацких словечек, жестов и привычек. Но смеяться над ним как-то не получалось, даже когда Миша вёл себя откровенно глупо, как подросток, Алёна всё равно продолжала за ним наблюдать с каким-то непонятным, ненужным ей трепетом. И на себя за это злилась. Вот и в тот день он появился в её кабинете, улыбнулся и сообщил, что работу пора заканчивать, потому что вечер, потому что пора ужинать, а он жутко голодный, и, вообще, он здесь босс и приказывает с этой минуты весь вечер лениться.
– Вне работы ты мне не босс, – с намёком на злорадство сообщила ему Алёна. – Так что, работу я закончу, а делать буду, что захочу.
– А что ты хочешь? – с огромным интересом поинтересовался Барчук.
– Придти домой, лечь на диван и лежать.
– Заманчивая перспектива. Только сначала поужинаем. На сытый желудок лежится куда приятнее, поверь моему опыту.
Алёна устремила на Барчука многозначительный взгляд.
– Я хочу полежать одна. На голодный желудок. Устрою себе разгрузочный вечер.
– От меня разгрузочный?
– И от тебя тоже, – не удержалась она.
– А я не люблю ужинать один.
Алёна возмущённо фыркнула.
– Не сомневаюсь. И также не сомневаюсь, что ты легко найдёшь себе компанию. И на «полежать», и на «поесть».
Барчук почесал в затылке. Одна из привычек, которая Алёну раздражала. В принципе раздражала, во всех. Но почему-то не в нём.
– Давай ты мне скажешь, что тебя бесит, и мы, наконец, пойдём есть, – предложил он, в конце концов. – Только конкретно и по делу. Потому что жрать хочется так, что за ушами трещит.
Алёна кинула на него ещё один выразительный взгляд, и Михаил Сергеевич послушно исправился:
– Очень хочется есть.
Алёна выпрямилась на стуле, на Барчука смотрела. Он тоже на неё смотрел, выжидательно, даже брови заинтересованно вскинул. А Алёна вдруг поняла, что сказать ей ему, по сути, нечего. Кто она такая, чтобы предъявлять ему претензии? Хоть про брюнеток, хоть про блондинок, хоть про рыжих?
Расстроено выдохнула. С кресла поднялась и потянулась за сумкой.
– Пойдём ужинать, – проговорила она.
