Казарский замолчал, повернулся к матросу-рулевому:
– Принеси-ка, браток, сельтерской!
– Так буфетчик спит, поди…
– Так разбуди! Выполнять!
Казарский взял управление судном на себя, и, когда матрос вышел, закончил:
– В общем, старпом с боцманом устроили глобальный обыск. Нашли уйму оружия и инструментов. А капитан придумал «военно-морской суд» устроить над зачинщиками. Трое их было, причем двое сидели в смежном с арестантками отсеке. Сонька предупредила главаря о суде, больше некому! Главарь подельщика зарезал, чтобы концы в воду, как говорится. А второй – в другом отсеке, не доберешься. Вот его и судили. Присудил его капитан к расстрелу. В воспитательных, как говорится, целях…
– М-да, дела…
– Бунт на корабле, да еще с такой массой арестантов – дело страшное! Не знаю – я бы на месте капитана, наверное, тоже решился.
Помолчав, старпом продолжил:
– После казни все вроде бы приутихли. И караульная команда головами думать стала, а не причинным местом. К арестанткам лазить перестали. А Сонька не унимается: побег затеяла! Только теперь уже не всем трюмом, а вдвоем с милым своим, тоже «иваном». Еще двоих они для отвлечения внимания взяли в команду свою… Перед заходом в Сингапур боцман, как и положено, задраил иллюминаторы, «барашки» снял напрочь. А когда команда бункеровкой угля занялась, арестанты иллюминатор с окантовкой выдернули – винты-то заранее выкручены были, не заметил боцман. Вот сначала те двое «отвлекающих» прыгнули и воду и поплыли в одну сторону. Караульные их с лодки заметили, тревогу подняли – и за ними! А Сонька с милым своим в проем аккуратно спустилась – и в другую сторону. Корабль обогнули, вдоль пирса сколько могли подальше отплыли. Одежду свою, люди рассказывали, они в бидон спрятали. Вылезли потихоньку, вынули из бидона цивильное, переоделись и пошли под ручку потихоньку. Мимо полицейского местного прошли – тот без внимания – дама с кавалером прогуливаются. А потом глядит – люди-то босиком идут. И подол у дамы мокрый. Окликнул – Сонька ему то ли по-французски, то ли по-немецки ответила и ручкой помахала еще. А у кавалера нервы не выдержали – бросил он даму и бегом в темноту рванул. Ну, тут уже полиция спохватилась. Засвистели, с фонарями прибежали. Поймали, привели на «Ярославль» – не ваши ли? Наши, наши – там всей командой как раз первых беглецов из воды выловили.
– Любопытно! А одежду цивильную где Сонька с кавалером раздобыли?
Казарский хмыкнул:
– Тоже цирк был еще тот! За одеждой, за несколько дней до Сингапура, наверх лазутчика послали. Арестанты веревку сплели, гонец и вылез на верхнюю палубу. Ваксой вымазался, чтобы в темноте незаметным стать. Забрался в каюту пассажирскую и уволок саквояж с одеждой. А когда уходил – на глаза кому-то из пассажиров попался. Тот визг поднял: морского черта, мол, на палубе видел только что! К капитану с претензиями: кто-то украл одежду.
– М-да, весьма на Сонькины прежние проделки похоже!
– Вот и я о том же! Капитан тоже поначалу не поверил: кому красть-то? Пароход в зону шторма входил, все иллюминаторы задраены, люк в арестантский трюм тоже запечатан – чтобы волнами не залило. Это уже через день послали пассажирского помощника разбираться с «чертом» – тот и углядел в пассажирской каюте остатки ваксы, следы босых ног. Трюм обыскали опять – ничего не нашли! Так вот и живем, господин барон!
– Ну и чем тот побег кончился?
– А ничем! Количество арестантов сошлось, у капитана после той казни душа не на месте была – не стал он ни в судовом журнале записей делать, ни рапорта во Владивостоке писать. И старпома попросил тот побег не афишировать. И так, мол, на каторгу бедолаг везем – там им все воздастся. А кто-то из экипажа проговорился – уже на обратном пути, когда во Владивостоке с расстрелом разбираться стали. Ну, старпому с капитаном лишнее лыко в строку и вставили – за нарушение правил перевозки арестантов и сокрытие побега.
– Но насчет роли Соньки – это ведь только предположения, не так ли?
– Тогда подробностей так и не узнали. А когда она пассажиркой вольной на «Ярославле» во Владивосток возвращалась – сама рассказала. Смеялась…
Рулевой принес сельтерской. Подавая бутылку, что-то шепнул старпому. Казарский залпом выпил почти всю бутылку, покосился на Агасфера, покашлял:
– Господин инспектор, шли бы вы спать. Вот матросик говорит, что у капитана свет в каюте горит. Как бы не пришел с проверкой.
– Ну, что ж, спасибо за откровенность, Станислав Иосифович.
– А что от моей откровенности толку? Меня тут еще не было, да и нынешнего капитана тоже. После того случая экипаж «Ярославля» был полностью расформирован. Капитана Винокурова и старпома Промыслова вообще списали на берег, нашли им замену во Владивостоке.
Ретроспектива 6
(август 1886 г., пост Дуэ, о. Сахалин)
…На рейд поста Дуэ, в конечную точку маршрута Одесса – Сахалин, «Ярославль» прибыл на рассвете сорок третьего дня плавания. Привыкшие за это время ко всем звукам своей плавучей тюрьмы, арестанты в последнюю ночь перед высадкой практически не спали. Негромко переговаривались, хорохорились друг перед другом, подсмеивались над первоходками, вдруг вспомнившими о Боге и усердно бормотавшими полузабытые слова молитв. Скверно на душе было у всех, и мало кто не понимал, что они прибыли в точку невозврата. Понимали люди и то, что отныне, буквально с завтрашнего дня, им предстоит бороться за каждый день, час и даже минуту собственной жизни. Бороться с тюремным начальством, с более сильными арестантами. Слабые понимали: чтобы их никто не загнал под нары, надо оказаться сильнее вчерашних земляков и корешей – даже тех, кто в долгие недели плавания, бывало, выручал галетой, копеечкой, половиной кружки терпкого красного вина, выдаваемого арестантам в медицинских целях.
Каторга перечеркивала все понятия о дружбе, добре, справедливости. Всяк только за себя…
Острее всего это понимание обрушилось на женский отсек «Ярославля». Женщины откровенно хлюпали носами, навзрыд рыдали, шепотом и в голос проклинали тех, кто, по их разумению, сделал их изгоями общества: сельские ли общины или высокий круг общения в крупных городах и даже столицах. Своя вина в происшедшем как-то меркла и тускнела, казалась мелкой и даже несерьезной.
Ну, убила мужа (много женщин попало сюда как мужеубийцы) – так что с того?! Он, паскудник, сам же издевался, сам и довел до греха!
Ну, подожгла дом или имение, чтобы получить по наущению любимого страховку (примерно треть арестанток). Так почему же здесь, на арестантском корабле, она плывет, а не он, некогда любимый?!
Еще несколько дней назад, выпросив у товарки осколок зеркала, арестантки примеряли на себя обновки, которыми разжились в пути следования. Платки, отрезы тканей на платья и сарафаны, дешевые сережки и бусы, принесенные «кавалерами» через разрез в парусиновом вентиляционном люке. Тогда, у Адена, Коломбо и Сингапура, им казалось хоть и стыдным, но вполне уместным задирать короткие юбчонки казенных платьев перед похотливыми кавалерами. Тем более что опытные арестантки нашептывали:
