– А при чем тут я? Возможно, ваши вербовщики проявили какую-то бестактность… И про арест офицера мне ничего неизвестно.
– Хорошо! – Танака поднял вверх обе руки. – Хорошо! Не будем ссориться, господин Бергман. Возможно, все это действительно ошибка. Самое главное – мы снова вместе, не так ли?
Агасфер пожал плечами: ну, значит, вместе.
Он залпом выпил миниатюрную чашечку чая, оказавшегося действительно очень ароматным, одобрительно кивнул и покосился на девчушку-прислужницу. Та немедленно вновь наполнила его чашечку.
– Вам понравился этот сорт чая? – немедленно отреагировал Танака. – Это настоящий китайский чай из определенной гористой местности. Насколько я знаю, чай этого сорта растет только на восточных склонах. И собирают его всего по несколько листочков с куста, причем до момента сбора непременно должна стоять солнечная погода не менее пяти-шести дней. Иначе вкус уже будет не тот. Я пришлю вам в гостиницу с полфунта этого чаю, с вашего позволения.
– Благодарю!
– У вас не слишком много времени: ваша супруга будет беспокоиться. Поговорим о деле, господин Бергман. Как вы понимаете, я в курсе всех ваших планов. Я имею в виду отъезд на Карафуто…
[43] О-о, простите, на Сахалин. Кроме того, в самое ближайшее время я ожидаю реакции своего начальства на ваш план относительно фабрики по производству консервов. Мне кажется, он получит одобрение и, возможно, поддержку. При необходимости, разумеется!
– Вот как? – удивился Агасфер, мысленно проклиная болтливого Даттана. – Однако, насколько я слышал, консервированная рыба не относится к числу японских деликатесов. Вы же предпочитаете соленую рыбу.
– В хорошие времена человек предпочитает привычную ему пищу, – медленно, словно подбирая слова, проговорил Танака. – Однако когда наступают трудные времена либо чрезвычайные обстоятельства, мы рады любой пище. Соленая она или консервированная…
– Хм! Это тоже японская поговорка или… намек на что-то?
– Каждая поговорка, господин Бергман, – это кусочек жизни, – неопределенно отозвался Танака. – Но не будем отвлекаться! Кстати, вы продолжаете занятия японским языком? Лично я настоятельно рекомендую вам не бросать своих занятий.
– Где же я возьму учителя на Сахалине?
– Вы возьмете его отсюда. Хотите – в качестве слуги. Завтра или послезавтра я пришлю к вам в гостиницу учителя. Поглядите, познакомьтесь. Не понравится – найдем другого…
– Скажите честно, господин Танака: вы просто хотите, чтобы на Сахалине рядом со мной был ваш соглядатай?
– Он будет помогать вам по хозяйству, выполнять обязанности камердинера, телохранителя – уверяю вас, для каторги это не лишнее! И конечно, будет учить вас нашему языку. Вы знаете пять или шесть европейских – добавьте к ним японский. Вот представьте: приезжаете вы в Японию – и понимаете все, о чем говорят в гостях, на улице. Разве это плохо?
– А я приеду в Японию? – удивился Агасфер.
– А почему бы нет? Это чудесная страна! К нам приезжает много европейцев, и все они в восторге от впечатлений и обилия возможностей, неизвестных в другой части света.
– Ну, допустим… Но Сахалинская каторга – место особое. Местные власти могут не разрешить въезд гражданина чужой страны.
– Ерунда, господин Бергман! Согласно положению Петербургского трактата 1875 года, японцы сохраняют дарованную им Александром II милость заниматься на острове промыслами, они освобождены от налоговых и таможенных сборов. Разрешат, я уверен!
– Ну, что ж… Если у вас все, господин Танака, я хотел бы побеседовать с мастером Сен…
Танака рассмеялся и негромко приказал что-то мастеру. Тот, как на пружинах, соскочил с места и с поклоном подал собеседнику шелковую тряпицу, в которую что-то было завернуто. Развернув шелк, Агасфер увидел великолепные боковые накладки на рукоятку браунинга, вырезанные из кусков перламутра и отшлифованные. Даже отверстия для винтов, крепящих накладки к рукоятке, были уже просверлены.
– Вам нравится? Хотите, Сен сам закрепит эти накладки на браунинге вашей супруги? Ах да: вы, опасаясь здешних обитателей, не взяли пистолет с собой… Ну, что же, будем пока прощаться, господин Бергман. Скорее всего, мы с вами еще увидимся до вашего отъезда. Правда, этого на мне не будет. – Танака небрежно тряхнул косой, провел руками по китайскому халату. – Ну а теперь Сен вас проводит. Прощайте, господин Бергман! Не забудьте: чай и учитель. То и другое вам непременно понравится.
Ретроспектива 5
(июль 1886 г., Индийский океан)
После скоротечного военно-морского суда на «Ярославле» прочно поселился страх. Он глядел из каждой щели, шевелился под надежно принайтовленными огромными тюками и кипами мешков на верхней палубе, таился под каждой ступенью трапов. Страх прописался в матросских кубриках и в капитанской каюте, на мостике, в арестантских трюмах, на корабельных камбузах и даже в ледниках «Ярославля», среди заиндевелых синевато-багровых коровьих туш и коробов со скоропортящейся продукцией.
Не проходило чувство неуютности у капитана, велевшего расстрелять причастного к бунту Петрована, серьезно призадумались над возможным трибуналом во Владивостоке матросы-специалисты караульной команды. Отводил глаза от офицеров мичман Соловьев, поторопившийся написать дерзкий рапорт на имя капитана с осуждением «фарса» с военно-морским судом. А его товарищи, собравшись по двое-трое, шепотом рассуждали о том, превысил или не превысил капитан свои полномочия. А самое главное – как отнесется к этому чрезвычайному происшествию береговое военно-морское начальство. Кое-кто всерьез подумывал, не написать ли рапорт о происшедшем… Подстраховаться от возможных неприятностей в видах дальнейшего прохождения службы…
Экипаж стал больше побаиваться арестантов, а те крестились всякий раз, когда на трапе гремели тяжелые ботинки смены караула или легко шлепали офицерские туфли старшего помощника Промыслова. Между тем старпом стал появляться в арестантских трюмах гораздо чаще прежнего. И не требовалось особого ума догадаться, что в первую очередь его интересуют «иваны».
Кое-кого из них старпом по несколько, бывало, раз за день выдергивал для разговора наверх. А кого-то словно и не замечал, хотя представить себе незнание арестантским начальником своего контингента было немыслимо. Такая политика Промыслова тоже вызывала немалое беспокойство – и у тех, кого выдергивали ежедневно, а то еще и не по одному разу, и у незамечаемых. «Иваны» стали смотреть друг на друга подозрительно. Перестали кучковаться, как это было принято от века. Кое-кто на всякий случай придумал сменить «окрас»: упрятал подальше плисовые штаны, лаковые картузы с короткими козырьками и хромачи со скрипом, переменил вышитые по вороту рубашки на грубое нательное белье, которое носила вся забитая арестантская шпанка.
Ну, сей «машкерад» был и вовсе глупой затеей. «Наглую рожу-то не поменяешь, не спрячешь», – перешептывалась арестантская масса.
