Четверо матросов передернули затворы винтовок с примкнутыми штыками. Разводящий взял Петрована за локоть и подтолкнул к доске.
– Шпектаклю, значит, играете? – захихикал Петрован, ища глазами в кучке арестантов Соньку. – Ну, валяйте, играйте!
Чтобы не свалиться с доски, он добрался до ее конца на четвереньках. И только там осторожно выпрямился, балансируя скованными руками, и повернулся лицом к расстрельной команде.
– Пли! – скомандовал разводящий.
Треск четырех выстрелов слился в один. Петрован все еще улыбался, удивленно глядя на свою грудь, на которой быстро расплывалось алое пятно. И только потом, дико заорав, взмахнул звякнувшими кандалами и исчез за бортом.
Двое матросов, бросив винтовки, тоже кинулись к борту: их рвало. Вторая пара матросов удивленно рассматривали затворы, словно бы не ожидали они от своего оружия такого вероломства: в голосе Соньки звучала такая убежденность в комедийности ситуации, что и они поверили в то, что патроны им выданы холостые…
Боцман свистком вызвал на палубу кузнецов с подручными – расковывать «зрителей». Нескольких арестантов так трясло, что кузнецы не решились на расковку, опасаясь размозжить тяжелыми молотами голени дрожащих ног.
Капитан, собрав со стола бумаги, направился к себе в каюту, мимоходом кивнув старпому. Там он швырнул бумаги на письменный стол, достал бутылку ямайского рома. Вынул было из шкафчика стопки, и тут же заменил их чайными стаканами. Выпили сразу по половинке. Винокуров, отдышавшись от непривычной дозы, высыпал прямо на стол пригоршню орехов на закуску – обычно орехами он угощал старого попугая, доставшегося ему в наследство вместе с кораблем. Птица протестующе заорала, захлопала крыльями.
Капитан, не обращая на попугая внимания, сразу налил по второму, но пить не стал, тяжело сел на кровать, кивнул старпому на кресло:
– Ну-с, Юрий Петрович? Что скажете о содеянном нами? Жалеете, поди, что согласились участвовать?
Промыслов неопределенно пожал плечами:
– Что сделано, то сделано…
– А то можете рапорт написать – мне мичман Соловьев свой рапорт до суда принес. Можете полюбопытствовать – на столе лежит! Так что образец – перед вами, если что…
Промыслов шагнул к столу, нашел бумагу, прочел и бросил обратно.
– Мальчишка! – буркнул он. – Второй год в море, а туда же: «совесть не позволяет мне, к сожалению, продолжать морскую службу под началом капитана, запятнавшего честь мундира русского морского офицера убийством беззащитного человека». Ну и спишите его на берег, Сергей Фаддеич, этого мичмана с совестью институтки! Сам-то, небось, от этих «беззащитных» людей шарахается, как черт от ладана! Хотел бы я посмотреть на мичмана Соловьева, если бы озверевшие арестанты вырвались из трюма и стали потрошить экипаж!
– А ведь вы, батенька, не первый рейс в должности старпома совершаете, – вдруг вспомнил Винокуров. – Стало быть, и с арестантами не первый год знакомы. Скажите-ка мне по совести, Юрий Петрович… Только честно: насколько реальна была опасность бунта и попытка захвата корабля? Может, просто похорохорились друг перед другом эти ваши «иваны»? Помечтали, так сказать, а как до дела дошло бы – хвосты бы поджали, а? А я, старый мерин, панику сыграл, приказал расстрелять человека – даже не главного зачинщика, как я понимаю. А?
– Предположения строить – дело неблагодарное, – невесело хмыкнул Промыслов. – Мальчишкою помню, в имении с родителями жил еще – поймали деревенские мужики где-то в лесу медвежонка. Крохотный такой, умилительный – чуть поболее кошки! Ну и преподнесли хозяйским детям, как водится. Сколько наше семейство возилось с медвежонком, из соски первое время выкармливали. В постель на ночь брали. Подрос маленько – штукам всяким выучили: кувыркаться, на деревья за куклами лазить по команде. Как собачонка – бегал за всеми, ботинок старый приносил – поиграть с ним, значит, просил. Вырос потом, конечно. Мы, мальчишки, бороться стали его учить – как в цирке показывали. Говорили нам умные люди: зверь опасен, отдайте от греха в зоосад! А мы всей семьей возмущаемся: ну как можно отдать такого Мишуню, которого из соски выкармливали? Должен же он, дескать, добро людское помнить…
Промыслов отхлебнул из своего стакана, потряс головой:
– Вы как желаете, Сергей Фаддеич, а я бы пивка лучше: жарко слишком! Развезет, боюсь!
– Я распоряжусь сейчас. – Капитан нажал кнопку вызова вахтенного стюарда. – У нас на льду с Порт-Саида, кажется, остался запасец. Так с медведем-то? Чувствую, плохо кончилось?
– Плохо, Сергей Фаддеич! Так плохо, что и вспоминать неохота: сестренку заел медведь. Когтищами кожу с лица сдернул, язык съел, глаза, щеки… Ну а к чему я вам про медведя начал рассказывать – понимаете, надеюсь. Всякое у меня с арестантами за прежние рейсы случалось, конечно. И попытки бунта бывали, и с заточками на экипаж кидались. На «Нижнем Новгороде», помню, авария в машинном отделении случилась. Пароход ход потерял – и как назло – потерял его в полосе мертвого штиля. В Красном море такое не редкость. Пыльное облако на море спустилось – день в ночь превратился. Жарища несусветная, темень, вентиляция не работает из-за аварии – чистый ад! Арестанты стали всем гамбузом решетку раскачивать, вот-вот сломают! Караульный то ли растерялся, то ли перепугался – в общем, сам отпер двери одного отделения. Второе отпереть не успел – убили его, затоптали, когда три сотни душ наверх полезли! А наверху – аврал! Команда ручными насосами воду в машинное отделение качает – чтобы машину немного остудить и ремонт быстрее начать. Арестанты меж ними бегают, как дьяволы голые, мокрые. За грудки хватают, бьют, виновника аварии им выдать требуют. Мы с капитаном на мостике укрылись, стрелять начали, прямо в толпу! А что делать прикажете? Ну а тут ветер, прямо на счастье, поднялся – и пыль в сторону отнес, и дышать легче стало…
Замолчав, Промыслов все же допил ром, поставил стакан прямо на рапорт мичмана Соловьева.
– Впервые о таком слышу! – признался Винокуров. – Хотя, по идее, подобная информация под грифом «секретно» должна доводиться до старшего офицерского состава флота. Чем дальше-то было?
– У нас с капитаном патроны в револьверах кончаются, арестанты озверелые вот-вот двери сломают, ворвутся на мостик, и на клочки порвут. Слава богу, старший караульной команды своих матросиков, кого смог, на юте собрал и открыл пачечный огонь по толпе. Арестанты в панике снова в трюм и бросились. На трапе своих же более десяти душ затоптали насмерть…
– Да-с, дела…
– Машину часа через четыре починили, вентиляция сразу заработала, корабль ход обрел. А вниз спускаться, трюм запирать и караульного выставлять – боязно! Арестанты, опомнившись, сами парламентеров прислали: простите – с испугу, мол, бучу подняли, не со зла! – вздохнул Промыслов. – А вы удивляетесь, Сергей Фаддеич, что не доводят такую информацию до старших офицеров! Кто ж каторжников перевозить согласится после таких ужасов? Экипаж моментально расформировали по флотам, всех офицеров на берег списали, подписки о неразглашении взяли с упоминанием трибунала. Более 20 душ тогда в море схоронили – и растерзанных, и застреленных, и затоптанных…
