– Ежели доктора не отымут у меня наказуемого – сполню!
⁂
– Ну, что, сударыня, вернулись? – приветливо встретил Соньку доктор Перлишин. – Как самочувствие?
– Спасибо, доктор! Так, немножко покровила – хорошо, что тряпочка с собою оказалась…
– Пойдемте-ка, я вас осмотрю! – сделал озабоченное лицо доктор. – С выкидышем не шутят, знаете ли!
После осмотра Сонька, сделав умильное лицо, снова начала отпрашиваться:
– Доктор, мне б за бельишком прогуляться до квартиры. Да травки лесные у меня заготовлены, от всяких женских болезней. Я потихоньку, туда и обратно. Отдыхать по дороге буду!
Поворчав для порядка, доктор согласился. И даже записку охранную написал – на тот случай, если болящую попытаются задержать тюремщики.
Сонька быстро собралась и пошла к Шурке-Гренадерше. На случай слежки шоркала башмаками медленно, держалась руками за поясницу. Добравшись до избы Шуркиной и увидев во дворе распряженную лошадь и телегу с задранными вверх оглоблями, невольно улыбнулась.
– Ну что? Как ты, Софочка Ивановна? Обмишулила доктора? – захихикала Шурка и тут же сделала испуганное лицо. – Про Юровского-то слыхала? Симка, говорят, рехнулась вовсе! Ее в окружную больницу забрали, а ребятенков-то ейных куды теперь?
– Без нас разберутся. Ты давай-ка, запрягай лошадь – за хворостом поедем! То есть ты за хворостом, а я вроде как за травкой целебной в тайгу, от своей хвори!
Когда последние дома поста скрылись из виду, Сонька обернулась к Шурке:
– Ты, милая моя подружка, сейчас слезай, дальше я одна поеду. Через час, много два вернусь. И не вздумай следом тащиться, выслеживать! – Сонька показала Гренадерше револьвер, незаметно подобранный ею в тайнике у околицы. – Мне теперь терять нечего: одним жмуриком больше – одним меньше, разницы нету! Во-он сухостоя сколько – пообламывай пока. Вернусь – в обиде не останешься, слово даю!
– Ага! И не сомневайся, Софочка Ивановна, все исполню! – Гренадерша спрыгнула с телеги, и, на ходу засучивая рукава, ринулась ломать хворост.
Не теряла времени и Сонька. Углубившись немного в тайгу, привязала лошадь к дереву, крадучись, кустами вернулась немного назад: хотела убедиться, что Шурка не крадется за ней. Убедившись, что та и не подглядывает, поехала искать свои тайники.
Память не подвела, все было на месте. Не теряя времени, Сонька собрала весь «слам» от двух ограблений, пересчитала, упаковала под завязку сундучок – получилось больше 150 тысяч. Золото и побрякушки 10 тысяч ассигнациями упаковала в отмытую банку из-под керосина, похищенную из Шуркиного сарая. Все это старательно закопала в разных местах. Сундучок – подальше, банку из-под керосина – поближе к дому.
Вернувшись, сунула Шурке ассигнацию, велела на завтра вместе с подводой нанять мужиков-дровосеков.
– Мы с тобой, Шурка, как бырыни жить станем! Только языком не маши понапрасну. Понятно? Ну, трогай! Мне в лазарет пора возвращаться! Доктору глазки строить, да ножки почаще раздвигать. Пусть глядит, с меня не убудет!
⁂
В субботу надзирательская при Александровской тюрьме наполнилась народом. За одним столом писарь озабоченно бумажки перебирал, проверял список наказанных. Отдельно доктор и смотритель тюрьмы сели. У доктора склянка с нашатырем приготовлена. Случается, наказанный от боли потеряет сознание – такого положено в чувства приводить.
Комлев с дозволения начальства себе особую форму придумал и собственноручно из собственного материала пошил – красную блузу и черный высокий колпак, натягиваемый до самых оттопыренных ушей. Стоит себе в углу возле «кобылы» неподвижно, команды начальства ждет.
Большая часть наказана по запискам. Это означает, что не в добрую минуту арестант где-нибудь на улице вольному чиновнику попался, шапку не за 20 шагов сдернул, а меньше. Или показалось подвыпившему чиновнику, что без почтения человек в халате с желтым «тузом» на спине ему дорогу уступил.
Кроме «записочников», за «лозанами» пришли не исполнившие «урок». То, что топор корявый арестанту выдали, или у пилы половины зубьев нет – никого не касается. Часто бывало, что нарядчику лесина, с великим трудом «урочниками» из тайги выволоченная, тонкомером покажется – всей артелью за «лозой»!
Старшему надзирателю жаловаться не стоит: тяпнув с утра пару стаканов водки вместо завтрака, тот поглядит на дерзеца налитыми кровью глазами и велит писарю приговор подправить: сечь такого-то не тонкой частью прутьев, а комлями! Чтобы на следующий раз умнее был…
Наказанных плетью на самый конец «представления» оставляют – так уж тут повелось. Доктор Перлишин, не имея возможности никак иначе свою медицинскую власть проявить, приказал для арестанту Блохи табурет принести – как только что поднявшемуся с больничной койки.
Зрителей нынче – душ сорок. Все, как один, перепоротые в свое время. Теперь явились поглядеть, как других секут. Сочувствия наказанным выказывать тут не принято. Наоборот, палача подбадривают:
– Комлев, не халтурь! Не гладь спину-то! С оттягом лупи, как меня в свое время!
Надзиратель на часы поглядел, писарю кивнул: пора начинать. И начинается…
Писарь выкликает «очередника», и тот, сняв рубаху, подходит к доктору. Перлишин слушает его грудь и спину, заглядывает в рот, задает дежурные вопросы:
– Болен?
– Никак нет!
– На сердце не жалуешься?
– А чего на него жаловаться…
Доктор снова садится на стул, перекладывает какие-то бумажки – чтобы не смотреть.
Пока палач работает лозой, надзиратель со своего места глядит, из стакана в оловянном подстаканнике отхлебывает нечто желто-коричневое. Не чай, разумеется, – водку, подкрашенную чаем. Все про это знают, включая смотрителя. Встанет надзиратель, только когда очередь до плети дойдет: плеть – дело серьезное.
Сема Блоха со своего табурета тянет шею, высматривает в толпе зрителей Соньку. А ее нет… Почему нет? Об этом только Комлев знает…
Вот и до Блохи очередь дошла. Он встает, прислоняет к стенке палку, на которую опирался, снимает рубаху. Но доктор спорит со смотрителем, сует ему какую-то бумагу. Смотритель Тирбах козыряет другой бумагой, видимо, более весомой. Пожав плечами, доктор подходит к Блохе. Задает вопросы, получает ответы. Жалоб нет, и Перлишин отступает. Сема переходит в ведение палача, садится на скамью-«кобылу». Комлев достает из застекленного ящичка плеть, внимательно ее осматривает, делает пару пробных взмахов и делает Блохе знак: ложись!
Пока надзиратель далеко, Сема Блоха кивает, чтобы Комлев подошел поближе. Тихо спрашивает:
– Слышь, Комлев, заступился за меня кто-нибудь? Сонька приходила к тебе?
– Приходила, как не прийти! Ты рубаху сымай, штаны спускай и ложись!
Блоха, перекрестившись, ложится на живот, обхватывает «кобылу» руками. Комлев для чего-то проводит рукой по его спине, отчего Семен вздрагивает.
