У Соньки были свои соображения на сей счет, однако она спорить не стала: очень уж тяжелые мешки получились. Одной не выволочь…
Червонец вылез из подполья, отряхнул руки, покосился на кладовку, в которой было пока тихо.
– А с этими что? Они ведь наверняка слышали, как Лейба тебя называл…
– Скидывай одежду! Всю! – вместо ответа скомандовала она, сдирая с себя армяк и штаны. – Всё в кровишши! Я у крыльца мешок оставила – там чистое… – Она собрала окровавленную одежду, комком кинула под дверь кладовки, щедро полила керосином из найденной баклажки. – Нож давай!
Отрезала от свечи малюсенький кусочек, меньше трети вершка. Запалила, осторожно поставила огарок на прокеросиненную одежду.
– Минут через 15 полыхнет! – шепнула она. – Пошли отсель!
Вышли, сгибаясь под тяжестью мешков, через дверь, еле справившись со множеством замков и запоров. Оделись в чистое – и растворились в ночной тьме.
Отошли от поста с версту, в густом подлеске нашли заранее припрятанные лопаты.
– Дернину сначала сыми! – продолжала руководить Сонька. Проворно расстелила большую тряпку. – Землю не раскидывай, сюда сыпь!
Митька Червонец хмыкнул, уселся на мешок побольше, свернул самокрутку, закурил.
– Чего расселся? – накинулась на него Сонька. – Светать скоро будет, а нам еще «слам» считать, яму копать, в пост возвращаться.
– Не ори! Раскомандовалась тут! – с неожиданной злобой отозвался Червонец. – Я в другом месте свою долю «ныкать» буду! Перекурю вот и пойду! Считать не будем – я себе побольше мешок возьму, и все! А ты – хошь копай, хошь глотай, мне едино!
– Мы не так договаривались! – Сонька пнула свой мешок. – Значит, мне одну треть выделяешь?
– Может, тут и поболе будет. Я так, на глазок!
– На глазок? Хороший у тебя глазок, Митенька! В свой мешок «катеньки» кидал, в мой все остальное, помельче! Это по-варнацки?!
– Ты к чему это, сука жидовская? – подивился Червонец, начиная подниматься с мешка. – Тогда с Махмуткиных денег мне малую долю выделила – думаешь, я забыл?! И нынче я все сделал, ты Лейбу и «мочкануть» не смогла – и опять пополам хочешь?!
Не отвечая, Сонька вытянула вперед руки с зажатым револьвером, дважды нажала на курок. Червонец кувырнулся через мешок, упал навзничь, раскинув руки.
– Я не половину, все хочу! – прошипела она, светя фонарем в лицо подельщика.
Пули вошли наверняка: одна в глаз, вторая в грудь. Приставив дуло револьвера ко лбу Червонца и зажмурившись, Сонька выстрелила для верности еще раз.
Через два часа, еле волоча от усталости ноги, в мужской одежде, добрела до околицы поста. Прислушалась: пожарных колоколов не слыхать. Значит, с поджогом что-то сорвалось… Свидетели остались, стало быть… Но тут уже ничего не поделаешь!
Еле забралась на крыльцо, нашла в потайной щелке загнутую проволочку, отодвинула ею щеколду засова. Прошла мимо храпящей Гренадерши, скинула мужскую одежду, засунула в печь. Накинула ночную рубашку, разбудила Шурку, велела сжечь то, что в печке.
– Всю ночь, как есть, где-то блукала! – ворчала Шурка, гремя печной заслонкой. – С лица спала вся… Ох, доведут тебя мужики, Софья Ивановна!
– Помолчи! – Сонька кинула ей несколько червонцев. – Я когда на проверку пойду, ты, где хошь, достань лошадь с подводой! Скажи: хворост заготавливать на зиму! Я полежу еще часок, силов нету! Новости поузнавай в посту…
И заснула. Как ни расталкивала ее Шурка около семи часов – разбудить не смогла.
А в восемь часов с четвертью к Соньке нагрянули с проверкой.
– Ну, где твоя жиличка? – услыхала Сонька грубые мужские голоса. – Сбежала, поди, опять?! А-а, тут она! Почему на проверку не явилась?
– Заболела моя жиличка, – затараторила Шурка. – Всю ноченьку, как ни есть, в жару металась, под утро только уснула. Доктора бы ей…
– Доктора? Будет ей в карцере доктор! И «лозаны» за нарушение устава будут. Ну, показывай – где она?
Стуча сапогами, в комнату ввалились два надзирателя и солдат караульной службы. За минуты, выигранные для нее Шуркой, Сонька успела с силой натереть лицо грубым суконным одеялом, накинуть на лоб мокрую тряпицу. Приподнялась на локтях, а при виде надзирателей, словно без сил, рухнула в кровать.
– Чего так темно у вас тут? – недовольно заворчал старший вертухай. – Слышь, старая! Ставни-то открой, не видать ни черта!
Всмотрелся в лицо Соньки – серое, с яркими красными пятнами, с запавшими глазами.
– М-да, похоже, и вправду заболела! Но рапорт все одно напишу: положено! Неявка на перекличку – сурьезное нарушение!
– Господин начальник, доктора бы мне! – простонала Сонька, пряча под одеяло ладони в кровавых от лопаты мозолях.
– Так к тебе доктор и пошел! – хмыкнул вертухай. – К барыням визиты делают наши доктора, по рублю берут. А к арестантам – чести много!
– Шура, дай господину начальнику два рубля, что на дрова отложены! – простонала Сонька. – Попросите все ж доктора, господин начальник – может, смилуется!
Вертухай две рублевки взял, встал, покосился на младшего надзирателя.
– Ладно, передам доктору. А придет или нет – за то ручаться не могу! И рапорт напишу, так и знай! Пошли отсель, пока заразой какой не надышались…
Сонька металась по дому, ломая пальцы и недоумевая. Раз пожар у Юровских не случился, – стало быть, должна Сима с детьми выбраться из кладовки и в полицию заявить. Ростовщик ее узнал – и по имени называл, и по фамилии… Должна была Сима услыхать! Тогда почему за ней не идут, не арестовывают?
…Она не знала, что торопливо установленный ею огарок свечи, не догорев, скатился с кучи одежды на пол и погас. Когда грабители ушли, Сима раскачала дверь кладовки, и установленный вместо подпорки ухват свалился. Юровская осторожно приоткрыла дверь и первое, что увидела – расколотый, как переспелый арбуз, череп мужа с лужей крови и мозгами наружу. У Симы закатились глаза, и она потеряла сознание. Ребятня, похныкав, уткнулась носами в теплое тело матери и заснула.
Часа через полтора – Сонька уже была дома – Сима очнулась, снова выглянула из кладовки и увидела двух крыс, пирующих на голове мужа. И снова свет померк перед ее глазами…
Надзиратель же, встретив в тюрьме доктора Перлишина, протянул ему рубль.
– Что это вы, милостивый государь? – вспыхнул Перлишин. – С ума сошли?
Надзиратель пояснил, что деньги за визит передала арестантка, небезызвестная Сонька Блювштейн. Что нынче она на перекличку не явилась по причине болезни, а так это или нет – он не знает.
У Перлишина с утра было хорошее настроение: ему нынче удалось отстоять от порки ивовой лозой сразу трех арестантов. Припомнив знаменитую аферистку и поставленный ей диагноз беременности, он решил съездить к ней.
