Как же профессия меняет человека! Несмотря на штатский костюм, передо мной сидит типичнейший до гротеска работник внутренних органов. Буквально стандартно-правильное лицо с плаката про полицию.
Рыжеватый блондин, аккуратная стрижка, мощные челюсти, широкие: брови, шея и плечи, суровое выражение лица. Нестандартные разве что веснушки, которые я очень хорошо помню. За столом мой одноклассник Вова — и вроде бы и не он. Полицейский чин восседает в кресле с черной высокой спинкой, перед ним на столе экран монитораа и скоросшиватель с несколькими бумажками, который хозяин кабинета закрыл при моем приближении. По правую его руку на тумбочке выстроилась шеренга разномастных стационарных телефонных аппаратов.
Бывший одноклассник словно бы ничуть и не удивлен моему неожиданному приходу. Командный голос хорош, загустел и окреп в сравнении со школьными временами. Я выдаю в ответ свое «Здрасьте» и сажусь, чувствуя облегчение от того, что больше не испытываю предательского трепета в его присутствии. А потом рассказываю и выкладываю факты, — фото и Маринины письма.
— Почему у матери Воробьевой не берут заявление? — задаю я первый вопрос. — Человек же пропал!
— А что указывает на то, что пропал? — парирует блюститель порядка. — Я, например, своей матери звоню раз в квартал (наверное), не чаще, а бабуле письмо еще в позапрошлом году начал, жаль, они мессенджерами не пользуются.
Я улавливаю тихонький веселый писк, какой издает, наверное, пришедшее на сотовый телефон сообщение. Вова косится на лежащий под рукой солидный смартфон и, заранее отмахнувшись от моих возражений, продолжает:
— Ну, хорошо, предположим, дела обстоят именно так, как видится вам с Верой Ивановной. Сколько дней от Марины нет вестей, — три дня-то хоть уже прошло?
— Это имеет значение?!
— Огромное! Если бы ты имела представление о работе полиции, не спрашивала бы. Понимаешь, — снисходит он до объяснений, — к нам заявления о так называемом исчезновении граждан поступают пачками. Типичный пример: встревоженная родня требует найти субъекта, вышедшего в ближайшую булочную за буханкой хлеба к обеду и якобы пропавшего без вести.
Безутешная супруга рвет на себе волосы, уверяя, что ее драгоценного мужа, несомненно, похитили какие-то злые зеленые или черные человечки — среди бела дня в центре города! — чтобы продать за бугром на органы. Сразу хочу сказать, что лично я не встречал подобного ни за время службы, ни в старых материалах…
«Так слава Богу», — мысленно комментирую я. А полицейский чин продолжает просвещать:
— Мы начинаем искать пропавшего, сбиваемся с ног и находим этого человека! Живого, разумеется, и здорового. Казалось, все должны быть счастливы. Но тут выясняется, что это он сам, совершенно сознательно и добровольно скрылся от родственников! Загулял, к примеру.
Живет неделю в свое удовольствие у бойкой девицы, иногда буквально в доме напротив. А сотрудники полиции даже не имеют права раскрыть его местонахождение безутешной супруге! Дурацкое положение, согласись. И возня, только отвлекающая от по-настоящему важных дел.
Вова поднимается с кресла и расхаживает по кабинету, отбивая окончания предложений резкими движеньями руки, будто дирижер — такт:
— Заявитель получает на руки отказ в возбуждении уголовного дела номер такой-то, отказные уведомления печатаются тиражами, как хорошие книжки. Я тебе по секрету сообщу — в нашей стране миллионы людей, местонахождение которых официально не установлено, — да-да, именно сейчас, в мирное время!
Если в ситуации с якобы пропавшим нет явных признаков криминала, если гражданин не имел при себе особо крупной суммы денег, не был связан с незаконным оборотом наркотиков, оружия или другим теневым бизнесом, то близким стоит просто набраться терпения и подождать. Ну, если уж и через три-пять дней человек не сообщит о себе — объявим в розыск!
Я киваю и раскрываю рот, собираясь вставить хоть слово, но мне это не удается. Владимир продолжает:
— Но и в этом случае, если нет оснований предполагать убийство и заводить производство по уголовной статье, ты даже не представляешь, сколько еще телодвижений совершит отдел полиции, прежде чем наступит возможность появления хоть каких-то результатов! Искать человека вообще очень сложно. И особенно — если он этого не хочет!
Сообщения на телефон Вовы сыпятся одно за другим, кто-то настойчиво желает с ним пообщаться и, похоже, не по служебному вопросу. Гаджет даже потихоньку двигается сам по себе, приближаясь к телу хозяина, как верный пес к ноге. Но полицейский только кратко поглядывает на экран, не пытаясь ответить.
— Уже прошло три недели, — успеваю я вклиниться в поток его жалоб.
— Да? Ну, хорошо, — не моргнув глазом, нашелся он, снова усаживаясь за стол, — предположим, мы завели дело по розыскной статье. Заметь, — не по уголовке, так как нет оснований, и что дальше? Она — там, а мы — здесь. Как нам ее искать? Ты, что ли, мне командировку на Филиппины выбьешь? Если человек пропал в другой стране, это полномочия их полиции. Понимаешь, неперспективное это дело, и точка! Явный висяк.
Он резким движением засовывает свой телефон, добравшийся до края стола, в карман брюк и пускается в объяснения:
— Каждое отделение полиции вправе работать лишь по своей территории. Ты, конечно, слышала, — это было в центральной прессе. Не так давно нашли тело офицера ФСБ, убитого при исполнении, вроде бы территориально в нашем районе, но вблизи границ области, буквально в нескольких метрах. Так наши спецы на местности определили, что тело было специально передвинуто, изначально лежало на территории области. Ну, мы его комиссионно и возвратили на прежнее место! — Владимир радостно хохочет.
Потом встречается с моим выразительным взглядом и продолжает ближе к делу:
— Маринины коллеги изначально действовали неправильно, по незнанию или намеренно. Если бы они забили тревогу еще в Маниле, если бы местная полиция начала искать в первые же часы — по горячим следам, то, возможно, удалось бы что-то прояснить, а сейчас уже, увы… — он все же достал не перестающий вибрировать телефон и начал быстро писать в нем сообщение.
Ну, а я уже, честно говоря, запуталась в том, кто, что, когда и на чьей территории уполномочен делать по Марининому вопросу. Мне даже припомнилась версия сторонников теории заговора о законах, написанных для России в девяностых годах доброхотами из Штатов. И именно о таких законах, которыми органы власти оказались связанными по рукам и ногам.
— Ты, что, предлагаешь обратиться в частный сыск, что ли? — спрашиваю.
— Хорошая идея, кстати, — сразу же отзывается Вовик. — Но затратная. С другой стороны, сколько заплатишь, столько и отработают, получишь полный отчет. Отношение к уважаемому инвестору заметно иное, чем к массам. Если финансово потянешь — могу дать координаты активных и надежных людей без комплексов.
— Нет-нет, откуда взяться деньгам?
Мы препираемся с ним еще какое-то время, потом я очень кстати вспоминаю милую сердцу школу (чем она дальше — тем милей) и детские шуры-муры, у меня — с другим, и у него, к сожалению, — с другой. И Вова слегка проникается ситуацией и обещает поговорить с экспертом, оставив у себя письма. Мы обмениваемся номерами мобильников, и я пересылаю ему Маринину картинку.
