Кажется, это его обычная практика.
К вечеру он становится злее, резче и раздражительней. Это чувствуется в каждой брошенной фразе. Они звучат так, будто их специально затачивают под агрессию. Ничем неприкрытую. Чем ниже солнце, тем меньше в нем остается лояльности и приветливости. Тверже рукопожатия. Холоднее улыбки. На месте его оппонентов, я бы его уже сто раз послала на х?й. Но Романов ведет себя так, словно ему все должны. Допускаю, что так оно и есть.
Мы сидим в машине. Машина двигается в неопределенном для меня направлении. На город опускаются сумерки. Щелкаю зажигалкой и вдыхаю дым. Опускаю немного стекло, так что свежий воздух врывается в салон.
За весь день он ни разу ко мне не прикоснулся, так что теперь, когда его ладонь ложится мне на колено, непроизвольно вздрагиваю.
– Совсем необязательно было это все, – я неопределенно взмахиваю рукой с сигаретой. И сразу поясняю. – Я бы все равно с собой ничего не сделала. А если бы действительно хотела, ничего не сделал бы ты.
– Твои идеи часто хреновые, – только и говорит он, притягивая к себе.
– За кого ты больше боишься? За себя или за меня? Потому что я до сих пор не понимаю, что хуже, когда уходят или когда умирают?
Романов никогда бы не позволил себя так обскакать. Надумай я свести счеты с жизнью, это бы стало его поражением.
Прислоняюсь головой к его плечу, и он обнимает меня. Выдыхает в волосы:
– Куда хочешь поехать?
И я говорю ему:
– К тебе.
***
И это совершенно ничего тебе не стоит.
Внести порядок. Так же легко, как дышать. Это то, к чему ты привык. Ты не знаешь, что бывает по-другому. А я знаю. То на что ты тратишь пятнадцать минут, у меня бы отняло два мучительных часа. Усмехаешься. И вспоминаешь мое прошлое. Про себя. Вслух ты ничего не говоришь.
Ну, как ты не понимаешь. Обговаривать детали похорон, обходить эти бесконечные нюансы с бумажной волокитой и решать какое платье надеть – разные вещи. Мир материального и нематериального. Ты везде свой. Стоит только тебе заговорить, и все тебя слушают. Ни у кого не возникает мысли пропустить хотя бы одно твое слово.
Я стою за его спиной. То ли прячусь, то ли защищаюсь. И непроизвольно сжимаю его ладонь. Стараюсь не смотреть по сторонам. В пол глаза. Чтобы случайно не наткнуться. На знакомую дверь, коридор, ведущий к знакомой двери. В общем, на что-то такое, что заставит воспоминания беситься.
Пока я за его спиной – эти минуты переживаются. Просто переживаются. Вполне терпимо. Можно даже позволить себе закрыть глаза и сконцентрироваться, например, на звуке его голоса. Это уже немало.
Чтобы я без него делала? Видимо, то же самое. Стояла бы одна перед стойкой регистратуры и долго, пространно что-то бы объясняла. Бл?дских два часа, пока бы не донесла до чужого разума свою идею.
Я бы не плакала. И не заикалась. Если бы понадобилось, заплатила денег. Договорилась бы как-нибудь. И, наверное, мой взгляд все-таки скользнул бы в темноту знакомого коридора. И сердце бы сжалось. И я сбилась бы с ритма.
Разница в том, что рядом с ним можно почувствовать себя слабой. Закрыть глаза. И сделать вид, что тебя здесь не существует. Можно позволить себе не касаться. Отстраниться. Выпасть. Абстрагироваться.
Вот и вся разница.
Когда мы выходим из центра, Романов говорит:
– Только не проси посещать с тобой все эти, – он щелкает пальцами в поисках нужного слова. – Церемонии. Дальше сама.
С этими словами он передает мне в руки телефон. Протягивает, не глядя. Не свой, не чужой. А тот, что я когда-то здесь оставила. Забыла. Давно еще.
Вся его память забита какими-то мультиками.
***
Мы возвращаемся в центр города. От огней рекламных щитов даже ночью здесь не бывает темно. Небо выкрашено в сиреневый цвет. И будто бы выстирано. Звезд не видно. За то постоянно слышен шум машин. Жизнь здесь не замирает. Не останавливается. Только лишь принимает другие формы.
Здесь ощущаешь на себе пульс улиц. И тахикардию города.
Здесь дешевые путаны на обочинах и дорогие машины на парковках.
До аэропорта час езды и круглосуточный банк через дорогу.
Дурь на каждом перекрестке и алкогольный супермаркет в соседнем доме.
Все продумано до мелочей. До любых, самых взыскательных потребностей. Вплоть до аптеки с презервативами.
В современном жилом комплексе Дохини-Плаза охраняемый паркинг. Консьерж. Камеры видеонаблюдения. Внутри него сдаются апартаменты на длительный срок. С мебелью, климат-контролем и вай-фаем.
Мы поднимаемся на пятнадцатый этаж и оказываемся в небольшой квартире. Спальня, кабинет, изящно обставленная гостиная, переходящая в кухню. Без особых изысков, выдержанная в бежевых и серых тонах. То, что выглядит окном во всю стену, в действительности сдвижная дверь, ведущая на широкий, облицованный белой плиткой балкон, с которого открывается фантастическая панорама на город.
– Сбылась мечта? – спрашивает он, скидывая пиджак и отбрасывая его в сторону. – Наслаждайся.
А я молчу. И ничего не отвечаю. Я не помню за собой такой мечты.
Романов проходит на кухню и включает неоновую подсветку. Помещение погружается в голубоватое свечение.
Усмехается.
– Нет смысла просить тебя что-нибудь приготовить?
– Извини, – Шаг. Осторожный. По мягкому паласу. – Ты живешь здесь один?
– А ты еще кого-то видишь? – в его руках появляется бутылка виски и два бокала. Звенит лед в стекле. Прозрачные кубики окрашиваются в янтарный цвет.
– Ты можешь не язвить?
– Ты можешь не нести чушь?
– Это не чушь.
– Прости, не сразу распознал вселенский смысл.
Надо сказать, что говорит он это без привычной резкости. Словно отмахивается. Неохотно и лениво. Чуть заметно улыбается, когда встречается со мной взглядом. И тогда время, будто тормозит. Замирает. В оттенках его улыбки.
И секунды уже совсем не секунды, появляется какой-то другой метод исчисления временного пространства. Иной способ заставить стрелки двигаться.
Может быть, удары сердца.
Или тихое дыхание.
Молчание. Или слова.
Нечто в данный момент заключает в себе гораздо больше, чем привычные представления. Обо всем. Стоит только протянуть руку и взять у него бокал. Коснувшись пальцами друг друга. Легко. Почти незаметно. И почувствовать то ли дрожь, то ли трепет от этого прикосновения. Спрятать глаза и отвернуться. Возможно, испугаться. Того, что творится внутри. А потом легкомысленно скинуть туфли и сделать глоток горячего виски.
Обжечься. На мгновение закрыть глаза. И увидеть в свое внутренней темноте цветные звезды.
