Белинда их пожалела.
Она положила листок обратно в конверт. Ей стало интересно, каково это, ненавидеть Гордона, и чтобы он ее ненавидел. И каково жить без Кевина, никогда не видеть его рисунков с самолетами, не слышать, как ужасно он фальшивит, что-то напевая. И откуда Мелани, не ее Мелани, а, благодарение Богу, та, другая, взяла эти деньги, и с облегчением подумала, что ее Мелани, кажется, мало чем интересуется, кроме балета и книжек Энид Блайтон
[45].
Ей так не хватало Гордона, у нее в груди словно застряло что-то острое, кол, точнее сосулька, материализованный холод одиночества и сознание того, что она никогда уже не встретит его на этом свете.
Она отнесла конверт в гостиную, где за каминной решеткой горел огонь – Гордон любил открытый огонь. Он утверждал, что когда разжигают камин, комната оживает. Белинда не любила топить углем и в тот вечер разожгла камин бездумно, по привычке и еще потому, что не разжечь его означало бы в глубине души допустить, что Гордон уже никогда не придет домой.
Какое-то время Белинда смотрела в огонь, раздумывая о том, что было в ее жизни, и о том, от чего отреклась, а еще о том, что хуже, любить человека, которого больше нет, или не любить того, который есть.
И наконец, небрежным жестом, бросила конверт на угли и все смотрела, как сворачивается, чернеет и занимается огнем бумага, смотрела, как желтые языки плясали в синем пламени. Вскоре конверт превратился в черные хлопья сажи, которые поднялись вверх, как письмо Санта-Клаусу, и их уносило в трубу, а из нее – в ночь.
И тогда Белинда откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, ожидая, покуда шрам расцветет на щеке.
Эту историю я не подарил своим друзьям на свадьбу. Хотя, конечно, это не та история, что я тогда придумал, и даже не та, что собирался написать еще несколько страниц назад. История, которую я хотел написать, была гораздо короче, она гораздо больше походила на сказку, и у нее был другой конец. (Я уж не помню, как она заканчивалась прежде. Какая-то концовка была, но по мере того, как я писал, нынешняя стала неизбежной.)
Большинство рассказов в этом сборнике многое объединяет. То, к чему они ведут, вовсе не совпадает с тем, к чему я вел, когда принимался их писать. Порой я только и мог понять, что история закончилась, когда у меня заканчивались слова.
Как мы ездили смотреть конец света
Написано Дауни Морнинсайд, 11 лет
Что я делала в день основателей, на праздник, ну вот, папа сказал, мы поедем на пикник, ну, мама сказала, куда это, а я сказала, хочу поехать в Понипарк, покататься на пони, но папа сказал, мы едем на край света, а мама сказала, о господи, и папа сказал, послушай, Таня, ребенку пора увидеть, что и как, и мама сказала, ну нет, ей вдруг втемяшилось в голову, что в Экзотическом саду огней Джонсона в это время года очень здорово.
Моя мама любит Экзотический сад огней, который в Люксе, между 12-й стрит и рекой, и мне там нравится тоже, особенно когда дают картофельные палочки, и ими можно кормить маленьких белых бурундучков, которые подходят прямо к столику.
Для белых бурундучков есть особое слово. Альбинос.
Долорита Хансикл говорит, бурундучки предсказывают судьбу, если их поймать, но мне ни разу не удалось. Она говорит, бурундучок ей предсказал, что, когда вырастет, она будет знаменитой балериной, а потом, всеми забытая, умрет от истощения в одном пражском пансионе.
В общем, папа приготовил картофельный салат.
Вот рецепт.
Картофельный салат моего папы готовится из мелкого молодого картофеля, который он варит, потом, теплый, поливает своим секретным соусом, то есть майонезом, перемешанным со сметаной и маленькой луковицей, порезанной на дольки, которые он обжаривает в свином жире со шкварками. Когда все это остывает, получается лучший в мире картофельный салат, несравнимый с картофельным салатом, который дают в школе и который похож на белую блевотину.
Мы сделали остановку у магазина, купили фрукты, кока-колу и картофельные палочки, положили все это в коробку, а коробку засунули в багажник, и сами сели в машину, с мамой, папой и моей маленькой сестренкой, и вот Мы Уже Едем!
Там, где наш дом, когда мы уезжали, было утро, и мы выехали на автостраду, и поехали через мост по сумеркам, а вскоре стало совсем темно. Я люблю ездить в темноте.
Я сижу сзади и пою всякие песенки с «ля-ля-ля», а папе приходится говорить: Дауни, дорогая, нельзя ли потише, но я все равно продолжаю свои «ля-ля-ля».
Ля-ля-ля.
Автострада была закрыта на ремонт, и нам пришлось ехать по стрелкам, и там было написано: ОБЪЕЗД.
Мама заставила папу запереть дверцу, и меня тоже.
А пока мы ехали, становилось все темнее.
Вот что я видела из окна, когда мы ехали через центр города. Я видела бородатого человека, который выбежал на дорогу, когда мы остановились на красный, и стал тереть грязной тряпкой наши окна.
Он подмигнул мне в мое окно, а глаза у него были старые.
И когда он отошел от машины, мама с папой заспорили, кто это был, и к удаче или к несчастью он появился. Но они вовсе не ссорились.
Мы встретили еще много надписей со словом ОБЪЕЗД, и все они были желтые.
На одной улице самые красивые мужчины на свете посылали нам воздушные поцелуи и пели песни, а на другой улице я видела женщину в синем свете фонаря, которая держалась за щеку, а все лицо у нее было в крови, а на третьей улице не было никого, кроме кошек.
Сестренка стала говорить: «Аи! Аи!» – что означает «Смотри!», а еще она сказала: «Кися». Ее зовут Мелисент, но я называю ее «Дейзидейзи». Это мой секрет. Так называется песенка, в которой говорится: Дейзидейзи, дай мне скорее ответ, я схожу с ума от любви. Наконец мы выехали из города и оказались среди холмов. А вдоль дороги, в отдалении, стояли дома, больше похожие на дворцы.
Мой папа родился в одном из этих домов, и они с мамой ссорились из-за денег, про которые он сказал: я от них отрекся, чтобы быть с тобой, а она сказала, ага, так значит, ты опять об этом вспомнил, да?
Я смотрела на дома. И спросила папу, в каком из них живет бабушка. Он ответил, что не знает, и это была неправда. Не понимаю, зачем взрослые столько врут, почему они вечно говорят: я скажу тебе позже, или: я подумаю, – а сами имеют в виду просто «нет» или «я тебе этого не скажу, даже когда вырастешь».
Во дворе одного дома люди танцевали в саду. А потом дорога начала петлять, и папа вес нас через сельскую местность дальше в темноту.
Смотри, сказала мама. Белый олень выбежал на дорогу, за ним бежали люди. Мой папа сказал, вечно от них одни неприятности, от этих оленей, прямо какие-то крысы с рогами, и еще он сказал, что хуже всего, когда олень при столкновении разбивает стекло и попадает копытом в машину, и что у него был друг, который умер после того, как олень ударил его своим острым копытом через стекло.
