Н. И. Костомаров. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия
В 1601 году занемогший Григорий Отрепьев, причащаясь Святых Таин, открыл исповеднику свое «настоящее» имя, назвавшись сыном Ивана Грозного Дмитрием Ивановичем, который, согласно официальной версии, умер еще в 1591 году. Столь же мнимая, как и новое имя, болезнь вскоре прошла без следа. Но она стала прологом к явлению самозванчества, которое Василий Ключевский определил как «хроническую болезнь Русского государства». Развертывая его метафору, самозванчество можно назвать характерным симптомом самодержавия и нормой русской политической истории.
РЕАЛЬНОЕ, СИМВОЛИЧЕСКОЕ И ВООБРАЖАЕМОЕ
Когда в 1601 году в доме князя Адама Вишневецкого в деревушке Брагин на Волыни в Речи Посполитой серьезно заболел один слуга, он сказал пришедшему к нему исповеднику слова, приведенные здесь в качестве эпиграфа; они задали тон всем последующим признаниям подобного рода, которые звучали вплоть до начала XX века. На этом чудеса не закончились: после исповеди Бог исцелил больного. Впрочем, бытовали и иные версии откровения самозванца.
Источники той эпохи не отделяют вымысел от реальности, религиозное от земного. Если бы историк попытался отбросить вымышленные детали, встречающиеся в источниках – задача в некотором роде невыполнимая, ибо в них фантастика и реальность сплетены воедино, – решив разграничить символическое и реальное, история Московии XVI–XVII веков в его изложении предстала бы неузнаваемой. В контексте культуры той эпохи, подчинявшейся собственной логике, основанной на вере, граница, которую мы проводим сегодня между ложным и истинным, была еще не очень четкой. Все, что с нашей точки зрения принадлежит к области чудесного, было тогда реальностью, рождающей надежды, вызывающей беспорядки и бунты. Это не означает, что на веру брали всё; но даже то, что признавалось ложным, влияло на реальное, становясь инструментом в борьбе интересов. Взять хотя бы фантастические слухи, предшествовавшие выходу на сцену как самого Лжедмитрия I, так и двух десятков других самозваных «царевичей», объявившихся во время Смуты. Без мистических знаков в виде врожденных отметин на теле, свидетельствовавших о царском происхождении претендента и часто демонстрируемых во время «явления» – этим словом народ будет еще несколько веков обозначать пришествие лжецарей и чудесный характер этого события, сопоставимого с Богоявлением, – некоторые мнимые «царевичи» не имели бы шанса быть признанными населением даже в XIX столетии. Без тайны, окружавшей их уход со сцены, не возникло бы феномена лжелжецарей, то есть самозванцев, претендующих на роль недавно убиенного (лже)Дмитрия. С появления слуха о спасшемся лжецаревиче и до его ухода со сцены реальное, символическое и воображаемое соединяются в одно нерасторжимое целое.
В июне 1605 года Лжедмитрий во главе своего войска вступил в мятежную Москву, принял власть – и 21 июля был венчан на царство. Около года спустя, 15 мая 1606 года, он был убит в ходе заговора, устроенного боярином Василием Шуйским, которого вскоре провозгласили царем.
ОТ СЛУХА ДО «ЯВЛЕНИЯ»
Структура слухов о спасении царя или царевича и об их последующем выходе на сцену оставалась на протяжении всей русской истории совершенно идентичной. Она была всесторонне изучена К. В. Чистовым. Слухи Смутного времени строятся по модели, которая сохранит свою актуальность для всех последующих случаев самозванства.
Вмешательство народа. Слухи о том, что царевич Дмитрий жив, создали условия для авантюры Отрепьева. В период между смертью Ивана IV (1584) и его сына Дмитрия (1591) ходили толки об опасности отравления, которой якобы подвергался царевич, сосланный в Углич вместе с матерью по приказу царя Федора. После кончины последнего (1598) пошли разговоры о том, что Дмитрий остался жив и где-то скрывался или что Годунову удалось в свое время умертвить царевича, и если теперь Годунов не сумеет избраться царем, то попытается возвести на престол Лжедмитрия, чтобы сохранить власть. Вероятно, у истоков этих слухов стояли враждебные Годунову кланы, ведь подобные мистификации стали одним из факторов внутренней борьбы элит. Но народ подхватил их, сыграв в распространении этих слухов свою роль и выразив в них свои собственные требования. Распускаемые слухи, будь они анти- или прогодуновскими, превращали мистификацию в эффективное и доступное всем оружие. Присвоив его себе, народ обратил это оружие против царя и его элит.
Попытка устранения подлинного царевича и ее провал. По одним слухам, вместо царевича убили иного ребенка. По другим, он был спасен верными сторонниками. После убийства Лжедмитрия в его смерти тоже стали сомневаться. Якобы бояре обознались и убили другого мальчика. Этот слух предварял выход на сцену Лжедмитрия II.
От ожиданий к «явлению»: мытарства царевича. В слухах о жизни царевича с того момента, как он избежал смерти, и до того, как открыл свое имя публике, зафиксированы три момента. После бегства ребенок воспитывался своим спасителем или какой-нибудь высокородной семьей. Далее он скрывался в монастырях; в большинстве рассказов он служил там монахом. И наконец, он ждал зрелости и только тогда открывал свое «настоящее имя». Юный царевич якобы был воспитан врачом, который увез его из Углича; впоследствии он принял постриг и какое-то время находился в свите патриарха, а затем отправился в Польшу. Согласно одному источнику, он был вынужден бежать на Украину. В манифестах, распространявшихся Лжедмитрием во время похода на Москву, он объявлял, что после бегства из Углича его приютили Бельские и Щелкаловы; эти же два рода молва вскоре свяжет с лжецаревичем Петром.
Отметины на теле. В 1639 году Михаил Романов приказал схватить одного из самозваных сыновей Василия Шуйского, допросить, умертвить, отрубить ему голову, содрать с него кожу в тех местах, где находились «отметины», и отвезти все это в Москву. «Сын» Шуйского демонстрировал родимые пятна в виде крестов и звезд – «доказательства» его принадлежности к царскому роду. Издавна считалось, что родимые пятна на теле человека свидетельствуют о его особой связи со сверхъестественными силами. Демонстрация подобных знаков, свидетельствующих об отмеченности Богом, вплоть до XX века становилась одним из обязательных этапов признания претендента «истинным царем». Подобный мотив присутствует в античной истории, в Германии времен Гогенштауфенов и Габсбургов, равно как и в средневековой Франции и Англии начала XVII века. Так было и в случае с Лжедмитрием и его мнимым «сыном», казаком Иваном Вергунёнком, который между 1644 и 1646 годом, по-видимому, заплатил какой-то женщине, чтобы та каленым железом выжгла у него на теле звезду и полумесяц, призванные доказать его царское происхождение.
Роль слуг и родственников. Чтобы публично подтвердить свою легитимность, Отрепьеву нужно было получить признание Марии Федоровны Нагой, матери царевича Дмитрия. В 1591 году Борис Годунов вынудил ее постричься в монахини, а затем заточил в монастырь. Признать в Отрепьеве сына значило для нее взять верх над врагами и вернуться ко двору. Трудно представить себе более волнующее и торжественное зрелище, чем эта встреча вдовы первого русского царя, четырнадцать лет проведшей в заточении, и ее мнимого сына. Во время коронации Дмитрия присягали на верность не только ему, но и царице.
