Теперь вновь обратимся к сборнику Н. И. Гродекова. Учитывая вышесказанное, не стоит удивляться тому, что первые четыре главы (всего глав двенадцать) книги посвящены значению степеней родства у казахов. Какие еще вопросы интересовали комиссию 1884 г.? Большое внимание уделялось проблеме куна. Хотя империя стремилась к отказу от куна, особенно в делах уголовного характера, эта политика реализовывалась неэффективно, в основном из‐за нехватки русских судов. Поэтому комиссия, возглавляемая Н. И. Гродековым, предлагала сохранить кун в регламентации уголовных правонарушений. Эта рекомендация опиралась на печальный опыт по управлению казахами оренбургского ведомства. Отмена империей куна в этом регионе привела к его тайному взиманию и, таким образом, лишь компрометировала «успехи» русского судопроизводства
[512]. Резюмируя сказанное, следует заметить, что информация о куне как о действующей норме правового регулирования помещена Н. И. Гродековым в двенадцатую главу книги
[513].
Определенный поворот в изучении казахского обычного права происходит в начале XX в. Он не ограничивается требованием прикладных задач (потребности управления, приращение знаний и др.) и более решительно сводится к требованиям научного изучения. Такой подход должен был основываться на стремлении сочетать современные мировые достижения в области этнографии, антропологии и особенно юриспруденции с объективностью оценки самого исследователя. С этой точки зрения юрист Л. А. Словохотов подвергал жесткой критике работы по казахскому обычному праву, написанные в XIX столетии. В качестве недостатков отмечался субъективизм, этнографический характер описания, шаблонность
[514]. Такая критика, конечно, не была беспочвенной. Л. А. Словохотов пытался доказать своим читателям, что он хорошо разбирается в обстоятельствах дела и может предложить взамен нечто отличное от трудов своих предшественников. И действительно, обратим внимание прежде всего на его концепцию генезиса и эволюции адата. Выпускник Демидовского лицея, профессиональный юрист, товарищ прокурора окружного суда в Оренбурге Л. А. Словохотов был человеком широкой книжной культуры, увлеченным передовыми идеями своего времени
[515]. Хотя и недостаточно целостно, он стремился отмежеваться от европоцентристского подхода к казахской правовой культуре. Россию, по его мнению, «скорее можно причислить к азиатским государствам, чем к европейским». Считая, что русская жизнь на протяжении долгого времени находилась под влиянием монгольских и тюркских племен, Л. А. Словохотов актуализировал необходимость изучения казахского обычного права «в видах лучшего выяснения русского»
[516]. Сама по себе такая постановка вопроса только начинала приобретать популярность и получила свое завершенное оформление в трудах евразийцев
[517]. Обращаясь к конкретному историческому и юридическому материалу, Л. А. Словохотов смотрел на адат как на живую органическую систему, подверженную с течением времени активным изменениям
[518]. Эти трансформации были следствием многих факторов: взаимодействие казахов с другими этническими группами, влияние ислама, русского образования и крестьянской переселенческой семьи
[519]. Как видим, такой подход вполне сближает работу профессионального юриста с трудами востоковедов — И. Я. Осмоловского и Н. И. Гродекова. Однако указания на разнообразие источников права и особенности контекста не сводятся у Л. А. Словохотова к признанию какой-либо целостности в правовой культуре кочевников. Он был убежден, что казахский адат лишен порядка, перепутан наслоениями и поэтому современные правовые отношения носят хаотический характер
[520]. Этот взгляд во многом сформировался под влиянием формально-юридического подхода, связывающего такое представление с отсутствием в течение долгого времени письменной фиксации адата и убежденности в том, что местное право кочевников можно подвергнуть строгой систематизации. Таким образом, Л. А. Словохотов, несмотря на убедительность некоторых аргументов, связанных с генезисом и эволюцией адата, в остальных вопросах повторял ошибки своих предшественников. Эти просчеты были связаны с отсутствием ясного понимания того, что представляет собой адат. Обращаясь к казахскому обычному праву, имперские чиновники да и сам Л. А. Словохотов пытались увидеть в первую очередь закон и процессуальные нормы, обязательные для всеобщего исполнения. Однако обычное право, как убедительно продемонстрировала Джудит Бейер, не поддается строгой категоризации, а является более гибким культурным механизмом, адаптирующим в ходе своего развития множество значений. Подчеркивая неоднозначность салта (который можно рассматривать в качестве аналога адата) в Кыргызстане как для внешних наблюдателей, так и для самих местных жителей, исследователь приходит все же к выводу, что его основа не сводится к некоему хаотическому набору элементов или неупорядоченному развитию, лишенному какой-либо логики и постоянства. Салт зависит от внутренней системы моральных и правовых соглашений и сводится к представлению о существовании общего пути мирового порядка
[521].
К каким выводам пришел Л. А. Словохотов, рассматривая соотношение адата и шариата? В отличие от И. Ибрагимова и Т. Сейдалина, он не стремился минимизировать влияние ислама на Казахскую степь. Не сомневаясь в том, что казах «все более и более делается мусульманином»
[522], оренбургский юрист тем не менее считал местную религию переплетением шаманизма и ислама
[523]. Называя себя сторонником «правового и общегражданского прогресса», Л. А. Словохотов, несмотря на критику европоцентризма, решительно выступал против шариата. Этот взгляд основывался на убеждении в том, что мусульманское право не способно к развитию и в силу этого не может ускорить прогресс казахов
[524]. Таким образом, здесь мы не находим какой-либо принципиально новой позиции. Л. А. Словохотов, хотя и не настолько явно, как В. В. Григорьев, стремился противопоставить шариат и адат. Последний рассматривался в качестве ресурса для цивилизационного сближения империи с Казахской степью. Поэтому неудивительно, что Словохотов решил пренебречь фактическим материалом и обосновать свое мнение, основываясь на трудах таких мыслителей и писателей, как Э. Ренан, Р. Шпрингер, В. Ирвинг, а также на работах русских ориенталистов (В. В. Григорьева, Н. И. Ильминского), отличавшихся известной долей исламофобии
[525].
