– А где он сейчас?
– Как где? С мамой, – ответила Назия, стараясь говорить ровным голосом. – Каждый день они ходят в полицейский участок узнать, где Рафик. Раньше она всегда брала с собой чистые рубашки, и они их принимали, но через несколько дней она попросила вернуть ей грязное белье на стирку. Ей отдали – пакет из упаковочной бумаги оказался нетронут, рубашки не надеваны. И судок тоже вернули. Небось, сами все съели.
– Грустно слышать о вашем брате, – сказал Мафуз.
– О брате? – переспросила Назия. – Спасибо, брат. – Простая вежливая беседа, ничего не значащая. – А когда ты узнал? Прошло семь или восемь недель с тех пор, как забрали Рафика.
– А, ну… кажется, когда… – Мафуз уставился в потолок, сцепив ладони на затылке. Сидевшая поодаль на диване Садия перестала говорить с бабушками.
– Все так непонятно, – продолжала Назия. – Он и дня не пробыл дома, когда за ним пришли. Спасибо Дружелюбным.
– Мне очень жаль, – вежливо сказал Мафуз. – Дружелюбным? Кто это такие?
– Именно так, Дружелюбным, – подтвердила Назия. – Патриоты, брат. Те, кто говорит, что любит свою страну, кто стучит на соседей, кто…
Положив руку на запястье бабушки, Садия вынудила ту замолчать и принялась напряженно вслушиваться. Поняла, что Мафуз допустил оплошность.
– Всякие есть… организации, – продолжала Назия. – Каждый день новые. До нас же доносятся лишь слухи – то, что кто-то обронил на улице, да и то неясно, правильно ли ты расслышал. Я вот, например, даже не знаю, откуда вам известно об аресте Рафика.
– Я сказал брату, – заявил Хадр, появившийся в комнате с подносом чая с печеньями. Поставил ношу на маленький столик. – Наверное, так господин и узнал о том, что случилось. Сказал младшему брату, когда встретил на рынке. Я покупал яйца, и он тоже.
– В смысле – своему брату? – переспросила Назия.
– Младшему сыну моей матери, – ответил Хадр. – Мой младший брат очень, очень хороший мальчик.
– А, ясно… – Назия постаралась выражаться как можно туманнее. – Да-да, припоминаю.
– Когда мы поженились, – смело сообщил Мафуз, – мы наняли его помогать по хозяйству. Золото, а не парень.
– А, теперь понятно, – ласково улыбнулась она. – Терпеть не могу, когда приходится гадать, кто и что. Как хорошо, что Хадр может обмениваться весточками с братом! Спасибо, Хадр, достаточно.
– Да, вот так мы и узнали. – Подавшись вперед, Мафуз налил чашку чаю себе и еще одну – Назие. Та взяла ее, и они заговорили об Аише. Девочка слишком мала, чтобы идти в гости к господину Хондкару, но она умеет себя вести на людях, так что жаль, что ее не взяли с собой.
– Что ж, – наконец сказал он. – Боюсь, нам пора. Ужасно жаль, что больше никого не повидаем.
– Это уж точно, – поддакнула Садия, поднимаясь с дивана. – Наверное, в следующий раз мы действительно предупредим загодя.
– Можете передать весточку Хадру через брата, – шутливо предложила Назия.
Теперь она знала, кто выдал Рафика. В тот самый день, когда мальчик вернулся из тренировочного лагеря, об этом пронюхал кое-кто, кто был близок к Дружелюбным. И те не мешкали. Всего через час на их пороге появился капитан Каюм. «Дружелюбные? – переспросил Мафуз. – Кто это такие?»
Назия взглянула в его улыбчивое лицо притворщика.
– Теперь уже скоро, – сказала она, провожая их до дверей. – Не думаю, что война продлится долго. Мы станем независимыми и спасемся от этого всего.
Садия пристально посмотрела на нее.
– И тогда вы сможете приходить когда угодно.
– Конечно, так или иначе это должно закончиться. – Мафуз не мог выразиться иначе, не выдав себя. Он не хотел независимости. Напротив, он принадлежал к тем, кто хотел, чтобы Друг Бенгальцев был расстрелян вместе с такими, как его шурин.
Попрощавшись, она закрыла дверь, но через несколько секунд в нее снова постучались. Она открыла. Это оказалась Садия.
– Ты что-то забыла? – спросила Назия.
– На пару слов. Уделишь мне минутку, сестра?
Гостья прошла вперед, повернула вправо и открыла дверь отцовского кабинета. Назие доводилось там бывать лишь в случаях, когда тесть приглашал ее туда лично. Странное ощущение – войти в чисто убранное, уставленное книгами пространство в сопровождении золовки. Там стояли два кресла, в которых сиживали отец и его подчиненные. Садия уселась в одно из них, на второе же указала Назие.
– Ты считаешь, это сделали мы, – без предисловий начала она. – Мы выдали Рафика.
Притворяться не было смысла.
– Да, считаю.
– Ты не понимаешь, насколько это важно. Для тебя…
– Сестра! – пораженно отозвалась Назия.
– Послушай, прекрати говорить так, точно Мафуз – предатель.
– Разве наши подозрения беспочвенны?
– Тогда можно назвать предателем кого угодно, – ответила Садия. – Например, того, кто прячется за городом, нападает на солдат своей страны и хочет свергнуть правительство, разрушить государство. Они тогда кто?
– Ты говоришь о нашем брате, – напомнила Назия.
– Что важнее, брат или родина? Мафуз – не предатель. А маме следует перестать каждый день ходить и ругаться с офицерами.
– Может, ей и дышать перестать? Ей нужно знать, где ее сын. Он мертв? Его убили?
Она имела в виду лишь то, что матери нужны ответы на эти вопросы, но Садия неожиданно ответила:
– Не знаю. И не знаю, как выяснить.
Гнев охватил Назию:
– А должна бы. Спроси своих Дружелюбных.
– Не говори об этом. Прошу тебя как сестру. Если хотите остаться при своих, не ходите в участок. Скоро война закончится – и придется платить по счетам.
Назия вцепилась в ручки кресла. Подалась вперед. Хотелось боднуть золовку как следует.
– Не понимаешь? Ни один бенгалец не перестанет воевать. Вашему правительству придется перестрелять нас всех. Война и правда скоро закончится, но ваши проиграют. И что вы будете делать? Соберетесь и побежите? А твой Мафуз будет предан суду. И, если мы не ошиблись, повешен.
– Есть вещи поважнее. – Садия встала и отряхнулась. – Если хочешь, чтобы все живущие в доме уцелели, примите то, что Бог навлек на вас. Вы не знаете, что такое любовь и на что она способна.
Гостья ушла. Назия сидела в кресле, пытаясь прийти в себя. Остальным она об этом не расскажет. Просто вскользь заметит, что приходили Садия и Мафуз, общались с бабушками и пообещали вернуться, когда все утихнет. Пару раз Шариф посетовал, что Садия не похожа на всех остальных в семье. В детстве она и мечтала, и играла по-другому. Единственная не носилась как угорелая и не играла в догонялки с соседскими детишками, а сидела в своем уголке своей комнаты, разложив свои скромные вещички, – играла в магазин. «И что в этом веселого?» – вопрошал младший, Рафик, со скучающе-недоверчивым видом; его удавалось принудить сыграть за покупателя или приказчика – на несколько минут, после чего он снова уносился с визгом и воплями «стрелять» из деревянного пистолетика в мать, повара, соседского мальчишку. Садия хотела заполучить, когда вырастет, собственный магазин тканей: шелка́, хлопок, продавцы разворачивают рулон, сообщая: «Две така за ярд, госпожа, итого двенадцать така». И глаза ее блестели. Она видела, что те, кто продает, отличаются от тех, кто пишет, выступает в судах, от врачей и инженеров. Кончилось тем, что на ее глазах ее муж продал ее брата. Чего только не сделаешь из-за любви!..
