5
Конечно, требовалось это отметить. В узком семейном кругу. Никто, кроме них самих, не должен знать, что Рафик вернулся после учений и скоро уйдет воевать. Мать решила, что лучше всего подойдет сытное бирьяни. И отправила Хадра на рынок за бараниной, пояснив, что рыба и курица порядком поднадоели и она решила расстараться. Они убрали остатки ночного пиршества и успели разойтись по постелям задолго до того, как проснулись слуги. Тем не менее Гафур не мог не заметить, что вчера было гораздо больше яиц: «Ума не приложу, как так вышло!» И Хадру поручили купить еще три дюжины. Мать решила, что вечно скрывать от слуг возвращение сына все равно не выйдет, так что, когда он проснется от долгого сна, она им расскажет.
Как же крепко он спал! Умаялся, верно. Пару раз мать очень тихо заходила к нему в комнату – лишь послушать, как он дышит. С раннего детства Рафик полюбил по-бандитски натягивать простыню на лицо так, чтобы были видны лишь глаза. Длинные, как у Рапунцель, волосы разметались по подушке. И впрямь чересчур. Как проснется, надо будет ими заняться. Ей ни разу в жизни не приходилось стричь мужчину, но она верила, что справится.
Помочь с бирьяни взялись все домашние. Бабушки терпеливо чистили орехи, а младшие перебирали рис из свежераспечатанной пачки, освобождая его от камешков и мусора. Гафур чистил лук и готовил кашицу, в которой будет мариноваться мясо. Мать велела отнести в садик позади дома, вывесить и выбить ковры. И даже подумывала, а не постирать ли диванные наволочки и покрывала. Знать бы раньше, что Рафик вернется. Хотя оно и к лучшему – так, как вышло.
Около половины шестого вечера он наконец зашевелился, проспав почти полсуток. Выглядел юноша чистым и отдохнувшим, а чересчур длинные свои волосы расчесал, и теперь они ниспадали на плечи. Каким-то образом он умудрился сбрить бороду. Теперь его никак не укроешь от слуг, и семейство, столпившееся на кухне и в гостиной, негромко, но радостно приветствовало его. Бина и Долли подбежали к храброму брату и обняли его, а за ними и Аиша, прильнув к его ногам.
– Мама, я готов к пытке! – заявил Рафик. – Тащи ножницы.
– Какой ты славный! Я должна сфотографировать тебя с длинными волосами прежде, чем подстричь их. Надо было сделать фото до того, как ты сбрил бороду.
– Ладно тебе, мам! – смеясь ответил он.
– Тогда хорошо. Сделаем это на веранде, как всегда.
Но она сообразила, что лучше бы Рафику никому не попадаться на глаза. Не стоит выпускать его из дома. Назия принесла простыню и расстелила ее под стулом с прямой спинкой. Мать принесла ножницы для ткани, с зубчатыми лезвиями. Девочки завороженно придвинулись поближе. Они никогда прежде не видели, как стригут брата.
Но Рафик уверенно сел на стул:
– Мама, моя голова – в твоих руках!
Она обмотала плечи сына полотенцем и приступила к работе. Такие длинные! Сначала требовалось вкруговую подрезать на пару-тройку сантиметров кончики волос на голове любимого чада. Когда первые клочки упали на пол, сестрички взвизгнули, но тут же зажали рот ладонью, чтобы не шуметь. Волосы оставались слишком длинными, так что мать продвигалась все выше. Когда она закончила, оказалось, что волосы пострижены неровно, точно обрублены: будто бы она пустила ножницы по кругу, и каждый отстриг прядку волос себе на память. Но, кажется, мать знала, что делает. И вот она взяла гребенку и, начиная с шеи, принялась с ее помощью орудовать ножницами – щелк-щелк. Девочки снова взвизгнули.
– Будет совсем коротко! – сообщила Бина. – Вижу его скальп!
– Может, это и не самая лучшая стрижка, – заметил отец. – Потом попробуем спасти оставшееся, но, возможно, спасать окажется нечего и придется поработать бритвой.
– Будь что будет! – заявил Рафик.
– Когда я изучал право в Калькутте, – начал отец, – денег у меня совсем не было. На стрижку у меня оставалось десять ама, а это немного. Я не экономил на стирке, мыле, стрижке и бритье, но на хорошего цирюльника не хватало. В самые тяжелые времена я ходил к тому, что работал прямо на тротуаре при помощи осколка зеркала: он стрижет, а ты и не видишь как. Но хуже всего были люди: отчего-то вокруг всегда собирался самый противный сброд, бездельники и зеваки, – поглазеть на бесплатное представление. Я ходил к Манзуру. Жуткий человек. Думаю, он пил – вы ведь не хотели бы, чтобы у того, кто вас стрижет, тряслись руки. Ни разу не видел, чтобы на его табуреточке сидел еще хоть один клиент. Я знал, что если ходить к нему, а не к цирюльнику через дорогу, то останется на рис и дал
[60] к ужину. Но всякий раз первый же встреченный сокурсник спрашивал: о ужас, что это я позволил сделать со своими волосами?! Требовалось дней десять, чтобы они пришли в сколько-нибудь божеский вид. И вот теперь смотрю на сына и понимаю: у господина Манзура появился соперник.
– Не открывайте дверь, – произнесла маленькая бабушка.
– Стрижка ужасна! – засмеялся отец. – Надеюсь, он не пойдет с такой на свидание.
– Не открывайте дверь, – повторила бабушка.
– Что она говорит? – переспросила Назия у мужа, но тот ничего не слышал.
– Не открывайте дверь!
– Что там? – спросила мать.
Бабушки редко говорили что-то громко, во всеуслышание. Мать, отложив на полотенце гребенку и ножницы, посмотрела на свекровь. Старая женщина казалась обеспокоенной. Она выщипывала волоски из шали своей товарки; сморщенное, как грецкий орех, личико было мокрым от слез. Наверное, ей срочно нужно в туалет, решила мать: но все оказалось куда хуже.
– Не открывайте дверь! – снова повторила бабушка.
И на сей раз мать услышала. Рафик обернулся и взглянул на нее. Позади них окна заливал яркий свет. Уже смеркалось, но на улице горел слепящий огонь.
– Выключите радио, – велел отец. Это была подпольная радиостанция, вещала она тихо и вроде бы никакого вреда не приносила. – Выключите. Поверните ручку.
Впоследствии все по-разному вспоминали тот вечер, однако то, что бабушка сказала: «Не открывайте дверь» задолго до того, как в нее ожесточенно забарабанили, запомнил каждый. Как и то, что Рафик смеясь заявил: «Будь что будет», не зная, что же произойдет потом.
– Не открывай дверь, – сказала мать отцу. От громкого стука сотрясались полы.
– Придется… – вздохнул отец. – Они видели, что мы здесь.
В окнах гостиной возникли чьи-то лица: люди вглядывались внутрь. Отец оказался прав. Ничего не поделаешь. Шариф с каменным лицом шагнул к двери.
На пороге стояли двое мужчин. У открытых ворот маячили остальные, ярко освещая дорогу. Те, у двери, оказались в форменной одежде. Один – субедар
[61], а второй, явно главный, – бледный интеллигентный молодой человек в очках, сжимающий в изящных ладонях нечто вроде дубинки. Форма на нем была чистенькая и наглаженная. Они с субедаром, человеком постарше, вошли на порог.
