– Приеду, как только смогу. Она же пока в больнице?
– Ну, не насовсем. Хотя дело и в этом тоже. Папа тут меня действительно напугал. Сказал, что намерен с ней развестись. Говорит, мол, последний шанс… ну, не знаю… на то, чтобы она умирала без иллюзий насчет их брака. И он не шутит.
– Не может быть! – Лавиния была ошарашена. – А она что говорит?
– Она одурманена морфином. Так что ничего вразумительного, но ведет себя с ним так же по-свински, как и он с ней. Он ей скажет – по крайней мере, грозится. Он сообщил мне об этом в воскресенье вечером и теперь упоминает каждый день в подробностях: как выглядит процедура, кто ею занимается, нужен ли ей собственный адвокат. Честно говоря, кажется, у него по этой причине появился интерес к жизни.
– А что остальные?
– Я им еще не рассказывал. Еще не хватало, чтобы примчалась в своем «ягуаре» Блоссом и начала всех мирить.
Она положила трубку, и тут же Соня начала мурлыкать про «дожди в Испании». Должно быть, ей не терпелось сделать это раньше, но она не хотела мешать Лавинии говорить по телефону.
– И он совсем не умел петь! – злорадно заявила она. – Странное решение – взять на эту роль человека, который совсем не умеет петь.
– Ты сейчас о чем?
– Рекс Харрисон умер, – ответила Соня. – Ты разве не видела? Кругом в новостях вспоминают, какой он был замечательный. Смешно. У него был отвратительный характер, и он им славился. Тем не менее – дажди в Эспании. – Она без предупреждения перешла на отвратительный деланый простонародный выговор. – А п’вавда в’ша мама звала папу «диот’м»?
– Может, и назвала разок, – отмахнулась Лавиния. – И я была бы тебе очень признательна…
8
На следующий день Лео обнаружил, что его отец снова ушел за продуктами в «Маркс энд Спенсер». Он выглянул во двор и увидел Аишу – в ослепительных белых брюках и полосатой блузе в матросском стиле, она поливала из шланга цветы в палисаднике, осыпая розовые азалии и белые рододендроны грудами сверкающих брызг. Девушка сказала, что с удовольствием его подвезет. Это, дескать, самое малое из того, что она может сделать. Выражения ее глаз он не видел: пол-лица скрывали эффектные очки в стиле Джеки О, точно черные круги – глаза панды. В конце концов, сегодня дома ей делать нечего, зато есть в той части города, куда надо ему, – давнее обещание, она и так уже откладывает не одну неделю. В такой одежде явно непрактично возиться в саду или заниматься чем-то вроде этого, но она так улыбалась ему – да еще так одетая, – что Лео не смог найти причин отказаться от предложения подвезти его до больницы.
Мама и Лавиния
Это случилось в 1968-м, ну, может, в шестьдесят девятом, не позже. Потому что это связано с доктором Марио. Если она и пошла в школу, то за неделю или две до случившегося, так что Лавинии было четыре или пять, никак не больше. Помните доктора Марио? Блоссом закатила глаза, а отец Лавинии безразличным тоном сообщил: ну да, что-то слышал. Хью оказался слишком мал, чтобы что-то знать о докторе Марио. Почему его так называли? Потому что верные и надежные взрослые мужчины, которым можно было доверить свои секреты или которые чувствовали, что у тебя есть тайны и не хотели их узнать, всегда звались Докторами. Спросите психотерапевта. А Марио почему? Ну, потому, что, как пояснила за кухонным столом Блоссом, он собирался жениться на Лавинии, когда она вырастет или даже когда она с ним убежит из дома. Мари-о. Марьяж. Где там ваш психотерапевт?
– Странно, почему дочь врача так боится чужих? – вечно недоумевала мама.
И это было правдой: посторонних Лавиния не любила. Всяко лучше спрятаться от них за доктора Марио.
Он всегда был готов выслушать Лавинию. Непременно оказывался рядом, когда ей хотелось что-нибудь сказать, и для него она была самым важным человеком на свете. Так делали не все. Собственно, все остальные никогда не слушали Лавинию, точно так же, как никто не слушал ее отца. «Не обращайте внимания», – часто говорила мама. Иногда имелось в виду «на Лавинию», иногда – на ее папу.
– Думаю, это про то, что… ну, внимание нужно всем… – начала было Лавиния.
Но Блоссом отрезала:
– Ну уж сопли нам тут не нужны!
– Психотерапевт скоро приедет, – вставил Лео.
Семья нечасто собиралась за общим круглым столом, так что тратить драгоценные минуты на замешательство и пустой треп не стоило.
Возможно, психотерапевт разъяснил бы и то, почему доктор был таким высоким и при ярком свете приобретал приятный нежно-зеленый оттенок. В нем оказалось столько росту, что входя ему приходилось нагибаться, но все равно он порой задевал затылком дверной косяк. Любопытно, что оба старших как-то обошлись без собственного «доктора». Ни один из отпрысков Блоссом тоже не обзавелся кем-то в этом роде, и теперь из книг о развитии ребенка она узнала, что доктороподобные персонажи могут появляться в детской комнате старших или единственных детей, но никак не у младших. У самой Блоссом его не было – она полагала, что ей недоставало воображения, – а у Лео потребность проявилась лишь в очень тесных и доверительных отношениях с набитой соломой крольчихой по кличке ЛаЛа. Зачем Лавинии понадобился двухметровый зеленый гигант с докторской степенью? Что с ней было не так?
Доктор Марио, как и ЛаЛа, соглашался выслушать все, но, в отличие от нее, обладал собственными устремлениями и готов был участвовать в заговорах. Иногда его просьбы выполнялись: например, доктору Марио разрешили надеть лучшие ботинки и сопровождать семейство, когда оно направлялось на природу, навестить бабушку Спинстер и даже в лавку зеленщика или рыбника. Иногда приходилось искать компромисс: к примеру, Марио хотел спать в одной постели со своей подругой Лавинией. Как впоследствии признавалась Селия, ей пришлось отгонять чувство, что это совершенно непристойно, и спокойно предлагать дочери: пусть наш бледно-зеленый двухметровый гость поспит в гостиной? Ему будет удобно, а под длинную его голову я лично подложу мягкую подушечку. Порой ему даже приходилось резко отказывать. Они знали, что история произошла между 1968 и 1969 годами, потому что тогда Лавиния в первый раз пошла в школу – куда доктору Марио строго-настрого запретили с ней ходить. Спустя год или два Лавиния возвращалась из школы и слышала мягкие возражения, встречаемые слезными протестами, которые вскоре сошли на нет: мол, доктора Марио давно не видно поблизости; может, он уехал насовсем.
Но до всего этого, году в 1968-м или 1969-м, доктор Марио решил, что пора убегать из дома. Лео, ты что, совсем ничего не помнишь? Лавиния как ни в чем не бывало подошла к маме, которая читала книгу, сидя в кресле, и сообщила о решении доктора Марио. «Понятно, – сказала мама. – Кажется, что кто-то жутко хочет уйти насовсем. Может, вам с Марио просто погулять весь день, посмотреть, понравится ли вам? А если ты решишь, что тут лучше, вернетесь?» Но решение Лавинии было твердым – ну, доктор Марио ведь хочет, и Лавиния сочла, что его не бросит. «И когда вы отправляетесь?» – спросила мама, но она удивилась. Разве неясно, что прямо сейчас?
