Перед глазами все поплыло. За что он так со мной?
Даже пережив унизительный развод и все потери, я так и не сумела понять, что случилось с моим мужем. Почему он так поступил? Почему выбросил меня из своей жизни, как будто я была старой надоевшей вещью? И ведь даже не соизволил сказать об этом в лицо, уехав из страны и передав все дела по разводу конторе братьев Лейбен. А те, сколько я ни пыталась добиться внятных объяснений, отделывались от меня сухими отговорками, и лишь во время суда я узнала о том, что обвиняюсь в неверности и в неподобающем поведении.
Я прикрыла глаза рукой и вздохнула. До сих пор не могла спокойно вспоминать, как стояла на возвышении, на глазах у разгоряченной бесплатным представлением толпы, и изо всех сил пыталась не заплакать. Не знаю, как сумела выдержать все до конца. Наверное, только мысль о честном имени отца заставляла меня упрямо тянуть подбородок вверх и твердо отвечать на вопросы стряпчего. Сколько раз я потом жалела, что не послушала полковника Бартена и явилась на суд! «Алекс, поверь, все уже решено, ты ничего не сможешь исправить. Если Альберт запустил процесс, он не остановится. И твои попытки что-то изменить сделают только хуже. Пусть вас разведут тихо, без шумихи. За неявкой виновной стороны все проходит быстро и почти безболезненно». Меня тогда задели эти слова. Я не считала себя в чем-либо виноватой. Но старый друг отца оказался прав. Мне действительно не следовало приходить на заседание. Всю мою жизнь, каждое мое слово и поступок вывернули на потеху публике и представили так, что я оказалась в роли развратной падшей женщины, обманувшей доверие мужа. Да мне даже имя любовника назвали, хотя я в жизни об этом человеке не слышала! Но кого это волновало? Суд вынес решение, и нас с Берти развели. И, как писали в газетах, только доброта не позволила лорду Монту лишить неверную жену средств к существованию. И никого не волновало, насколько мизерны эти средства, нет! Все восхваляли благородство моего супруга, а меня обливали презрением. И вот теперь, когда все утихло и общество успело забыть о нашем разводе и переключиться на свежие скандалы, Берти решил забрать то последнее, на что я могла рассчитывать, и нанес последний удар.
Я зажмурилась, сдерживая слезы, и долго сидела так, не в силах пошевелиться. В голове набатом звучало одно: я должна что-то придумать. Берти меня не сломить. Я выживу, вопреки всему, не сдамся, не скачусь на дно, как предрекала тетя Мейбл. Нужно только найти какой-то выход.
Выход. Он должен быть. Должен!
Весь день я проходила из угла в угол, меряя шагами небольшую спальню и пытаясь отыскать хоть какое-нибудь решение. Пару раз не выдерживала и пересчитывала оставшиеся деньги, обдумала с десяток способов заработка и все их отвергла, как нежизнеспособные. А потом устало опустилась на кровать и в отчаянии сжала руки. Тонкая ткань платья, смявшаяся в пальцах, напомнила мне тот день, когда я его купила. Я тогда прогуливалась по Вернон-роуд – улице, на которой располагались самые дорогие магазины столицы. Широкий проспект тянулся от Летнего дворца до площади Трех каштанов. На самом деле каштанов там было намного больше, они росли по обеим сторонам дороги ровными рядами, и нежный сладковатый аромат их цветов накрывал несколько ближайших кварталов. Я шла, любовалась ярким небом, отражающимся в витринах магазинов, и была невероятно, просто до неприличия, счастлива. Я несла это счастье в себе, боясь расплескать, представляла, как засияют глаза мужа, когда я расскажу ему долгожданную новость. Воображение рисовало маленького светловолосого карапуза и заполнившуюся жизнью детскую. Бесчисленные серебряные погремушки и всякие смешные мелочи. Крошечные чепчики и тонкие батистовые рубашки. И тут я увидела за одним из стекол голубое платье с изящным кружевным воротничком. Оно было совсем простым, даже простеньким, но почему-то показалось мне ужасно милым. И я зашла в магазин и купила его. Без примерки. Мне казалось, что оно символизирует мою новую жизнь, мирную, наполненную приятными семейными хлопотами и ожиданием чуда.
Я горько улыбнулась. Что ж, у меня и впрямь началась новая жизнь. Только совсем не такая, какую я себе представляла. И это снова возвращало меня к тому, с чего я начала: что мне делать? Как заработать на эту самую жизнь?
К сожалению, мое воспитание было типичным для благородной леди, и все, что я умела, совсем не подходило для добывания денег. Да, я разбиралась в искусстве, неплохо пела и музицировала, имела хороший вкус. Но вряд ли кто-то станет за это платить. Кому в провинции нужны мои столичные замашки! Или…?
Мысль, пришедшая в голову, была неожиданной, но отозвалась в душе робкой надеждой. А что, если попробовать? Да, для этого придется полностью перекроить жизнь, но, может, оно и к лучшему?
Редклиф Бенси
Гверх оказался осторожным. Скрывался так умело, что Редклиф никак не мог уловить его ментальный след. Или это потому, что слишком много времени прошло?
Редклиф спешился, легко похлопал Верного по крупу, оставляя на границе леса, и вошел в тень. Ему не нужно было долго настраиваться, чтобы отсечь эмоции. Главный навык, которому с детства учили Черных лордов – умение подавлять чувства. Не позволять им брать верх над сердцем и разумом. Создавать экран между собой и внешним миром, не разрешая эмоциям мешать охоте. Уинтширы сполна овладели этим искусством. Редклиф не помнил ни любви родителей, ни доброты близких, ни беззаботного детского веселья. Холод и контроль – вот то, что ценилось в их семье превыше всего. «Запомни, сын, – любил повторять отец. – Чувства делают нас слабыми. А Разлом не прощает слабости».
Редклиф неслышно передвигался по пружинящей траве, отмечая краем сознания привычные мелочи – громкое пение птиц, запах прелой листвы, журчание ручья, впадающего в Брейю, сочную листву старых кленов. Но все это не вызывало в его душе ни малейшего отклика, как и всегда, когда он выходил на охоту.
В какой-то момент ему показалось, что он ощутил неявный привкус металла, но стоило только сделать шаг, как тот исчез. Редклиф замер, прислушиваясь к себе, и отступил назад, к старому дубу. А потом внимательно осмотрелся и закрыл глаза, переходя на внутреннее зрение. Старые, едва уловимые следы кружили вокруг тонким пунктиром, то уходя к самой реке, то возвращаясь. Гверх хитрил. Петлял, как заяц. Надеялся его запутать.
Редклиф остановился и задумался. Все следы были старыми, новых он не нашел. Тогда где скрывается донный? В лесу его нет, это очевидно. В городе? Гверхи не любят скопления людей и стараются их избегать, предпочитая густые заросли и болота. Там им легче находиться в своем естественном виде. Но что, если донный сумел найти подходящего носителя? Что, если ему удалось заменить собой живую душу?
Это плохо. Придется возвращаться в Кранчестер и искать среди жителей. Редклиф устало провел рукой по лбу. Похоже, пришла пора вспомнить старые законы, и объявить карст. Ведь это единственный способ проверить всех обитателей графства.
Редклиф свистнул, подзывая Верного, дождался, пока вороной окажется рядом, вскочил в седло и поскакал к Кранчестеру.
Александра Эйден
Я резко открыла глаза и в первый момент не поняла, где нахожусь. Сон, в котором я обнимала своего малыша, гладила его льняные волосы, ловила ртом крошечные пальчики, был таким реальным, что я задохнулась от ощущения пустоты в собственных руках. Все казалось таким настоящим – и тяжесть маленького тела, и тугие перевязочки на запястьях, и тихое дыхание… Я так мечтала об этом – долгие четыре года, – так верила, что все получится! И вот, когда все действительно получилось, судьба, будто в насмешку, отобрала у меня и моего ребенка, и надежду. Святые небеса, за что? Почему это случилось? Почему со мной?
