– Я был в обозе царя не только как жрец, но и как толмач…
– Ну что, оклемался наш защитничек? – неожиданно раздался голос, в котором Ренси узнал недавно «умирающего от жажды».
Им оказался карлик: с круглым телом на коротких ногах, с обвисшими щеками, с унылым носом, но ироничной усмешкой на обожжённом солнцем лице. Ни дать ни взять, живое воплощение бога Беса!
– Ты ещё легко отделался: для ребят из личной охраны Хети это была лишь разминка, – сказал карлик, усаживаясь рядом с Ренси. – Но ты пошёл не по тому пути, юноша. Так ты, кроме шишек и синяков, ничего не добьёшься.
– А что же, по-твоему, нужно делать? Кланяться этим гадам в ноги? Ползать перед ними, вымаливая глоток воды и крошку хлеба? Или молча умирать, кляня несправедливую судьбу и бессердечных богов? – произнёс Ренси голосом, полным возмущения и насмешки.
– По-моему? – Карлик задумчиво помолчал, почёсывая кончик носа. – Что по-моему – ты ещё не слыхал. Вот когда успокоишься, тогда и поговорим…
– Малыш Бес прав, – эти слова произнёс густой бас: к разговору присоединился кушит-великан. – Оттого, что ты будешь в стенку лбом биться, с ней ничего не станется. Иногда нужно быть смирным…
– Быть смирным? – Ренси поднял голову; глаза сверкнули гневом; лицо озарилось, точно не было больше ни боли, ни слабости. – Я не раб, чтобы покорно терпеть унижения, и не ползучая тварь, чтобы каждый норовил меня раздавить!
Карлик смотрел на него с усмешкой:
– Взгляни на свои кандалы и повтори после этого, что ты – не раб.
Голова Ренси невольно поникла.
– А что у тебя случилось? – с притворной обеспокоенностью принялся расспрашивать его карлик. – У тебя беда или ты прогневал номарха? Почему такой человек, как ты, оказался здесь, среди нас?
– Да, у меня великая беда, – нехотя ответил Ренси, – но я не намерен рассказывать о ней всякому любопытному.
– Что ж, дай угадаю. Ты молод и хорош собой, и даже такому неотёсанному болвану, как я, понятно, что в твоей беде повинна женщина. О женщины! Ради них идут на преступления, ради них умирают… Однако, какая бы беда ни привела нас, братья, на кривую дорожку, исход у нас у всех один – Красная Гора. Мы найдём там смерть и конец всем нашим злоключениям!
После своих слов карлик вдруг зашёлся в тихом дребезжащем смехе, переводя прищуренные глаза с одного лица на другое. Потом он умолк, задумавшись над чем-то, и, обращаясь к Ренси, неожиданно заявил:
– Мы будем звать тебя: Египтянин.
– Это ещё почему? – удивился Ренси. – У меня есть имя.
– Нет-нет, настоящие имена здесь не произносят! – замахал на него карлик короткими ручками. – Я – Малыш Бес и горжусь своим сходством с этим богом. Это – мой друг Памеджаи: он из племени беджа, беджаец же на нашем языке звучит как Памеджаи. А этого человека мы называем Жрец.
– Послушай, Малыш Бес, или как там тебя… Ты ведь тоже египтянин и должен бы знать, что в нашей стране значит имя, – сказал Ренси с очень серьёзным видом, с укором глядя на собеседника. – Или, может, ты забыл, что самым суровым наказанием для преступника является смена имени, ибо таким образом у человека отбирается его «я»?
18.. Если имя предать забвению, человек исчезнет из этого мира и из кругов вечного мира ещё до своей смерти. Он превратится в ничто, в пустоту…
– А мы уже в неё превратились, – ответил ему Малыш Бес, и лицо его странно изменилось.
Они не успели закончить разговор: к ним подошли, в сопровождении стражников, Джутинехет, Хети и Ибена.
– Мы снимаемся с привала, – сказал Хети, важно скрестив руки на груди под изображениями богов и дощечек с их именами. – Перед тем, как колонна продолжит путь до Красной Горы, хочу, чтобы вы хорошенько запомнили кое-какие правила. Я – начальник каменоломни, доверенное лицо номарха Нехо и ваш единственный хозяин. В моих руках – ваши судьбы. Вам дали возможность продлить ваши жалкие жизни, трудясь во благо правителя Нехо и вырубая камни для его усыпальницы. Знайте, работой в каменоломне вы будете заниматься беспрерывно, днём и ночью. Всякая попытка к бегству для вас отрезана, так как вашими надсмотрщиками будут чужеземные солдаты, говорящие на разных языках: никто из осуждённых не сможет расположить в свою пользу кого-нибудь из охраны беседой или приветливым обращением. Отказ от работы или призыв к бунту будет караться жесточайшими пытками.
Кивнув с довольным видом, точно соглашаясь с собственной речью, Хети вперил свой взгляд в сидевшего на песке Ренси.
– А за тобой я буду следить особенно тщательно, – припугнул юношу хозяин Красной Горы. – Знаешь, что мне приказано не спускать с тебя глаз, ибо если ты убежишь, я заплачу за это жизнью?
Ренси постарался, чтобы ни единый мускул не дрогнул на лице.
– А это кто здесь у нас? – Хети перевёл глаза на карлика, при этом радуясь так, будто встретил старого доброго знакомого. – Малыш Бес, если не ошибаюсь? Помнишь нашу последнюю встречу в каменоломне Кабды? Помилование в честь восшествия на престол нового фараона спасло тебя от смерти, но я сказал тебе тогда, что мы встретимся снова. Теперь я начальник другой каменоломни, а ты как был разбойником, так им и остался.
Малыш Бес в ответ лишь презрительно-насмешливо скривил губы.
– О, какой рослый кушит! – удивился Хети, переключив внимание на Памеджаи. – Не о нём ли в Саисе ходят слухи как о самом неуловимом расхитителе гробниц?
– Неуловимый пойман! – возгласил Ибена с таким видом, будто это он изловил преступника собственными руками.
– Вот так громадина, клянусь Птахом! Какая грудь, что за руки! Эй, повернись, великан!
Памеджаи послушно повернулся к Хети, в улыбке обнажая крупные зубы, крепко всаженные в розовые дёсна, и тараща глазищи так, что засверкали белки.
Два начальника и главный писец, не скрывая восторга, рассматривали кушита с ног до головы.
– Не могу поверить! Ведь за те преступления, что он совершал едва ли не каждый год, его должны были немедленно казнить. Как же он попал в нашу экспедицию?
– Он очень силён и вынослив, прямо-таки чудеса выделывает, потому в каменоломне ему самое место, – подал голос Джутинехет. – Он и вола заменит, если запрячь его. А смерть, быстрая или медленная: она всех найдёт в Красной Горе…
Перед тем, как уйти, Хети объявил осуждённым о своём решении выдать всем дополнительную порцию воды. И с сожалением прибавил, что никогда не пошёл бы на это, если бы не просьба «милосердного Джутинехета», заступившегося за каторжан…
И снова зашевелились люди и обозы. Послышался скрип телег, рёв скота и окрики возниц, стоны измученных осуждённых, звон цепей и громкая брань надзирателей. Над колонной снова заклубилась туманом жёлтая пыль.
