– Это старость, – отмахиваюсь я.
А сам думаю, что после разговора с Риткой я невольно просчитываю все варианты, чтобы только сдержать слово. Чтобы только вернуться к ней.
В четвёртой квартире стоит мертвенная тишина. Геля нажимает пальцем на звонок и держит с минуту. Отпускает, и мы прислушиваемся. Сначала в наступившей тишине невозможно разобрать ни малейшего шороха, но вдруг раздаются шаркающие шаги, лязгает замок, и дверь распахивается настежь.
За ней – старушка. Ну чисто божий одуванчик! Примерно так представляются сказочные бабушки, те самые, что пекут румяные пироги да Колобков на окошках остужают.
– Здравствуйте, – я раскрываю ксиву и подношу поближе к Марии Семёновне. – Майор Власов Ярослав Сергеевич, я являюсь сотрудником Следственного комитета. Это моя коллега, майор Власова Ангелина Анатольевна. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– Здравствуйте, – отвечает та после детального изучения документа. – Как меня зовут, полагаю, вы знаете? Петрова Мария Семёновна, пенсионер и долгожитель Нагорска. Проходите, пожалуйста, чем смогу, помогу.
Её речь, несмотря на почтенный возраст, ясная, дикция чёткая. Во мне вспыхивает надежда, что уже сегодня я узнаю ответы на волнующие меня вопросы и смогу вернуться домой, к Рите.
– Чай, кофе? – спрашивает Мария Семёновна, суетясь на кухоньке.
Хотя дом и в ужасном состоянии, в её маленькой тесной квартирке уютно и светло. Запах той самой, сказочной выпечки повисает в воздухе, стоит ей приоткрыть духовку.
– Как знала, что гости придут. Сахарные булочки подоспели.
Она скоренько выкладывает на стол нехитрые угощения, заваривает в турке кофе и устраивается напротив нас с Ангелиной.
– О чём вы хотите поговорить?
– Лет двенадцать-пятнадцать назад вы работали в психоневрологическом диспансере для детей и подростков? – начинает опрашивать свидетеля Ангелина.
– Да, я проработала в нём всю свою жизнь. Сначала это здравница была, для душевнобольных. Вроде пансионата. Потом уже для деток переделали.
– Вы не припоминаете пациента с фамилией Пелевин или Пелевина?
– Да разве ж их всех упомнишь! – смеётся она. – Я кормила, мыла, присматривала, в палатах убирала, коридоры с туалетами драила. У большинства пациентов даже фамилий не знала. Имя и диагноз – вот и всё, что мне нужно было знать.
– В диагнозах разбираетесь? – проявляю интерес.
– Как же не разобраться, коли всю жизнь при врачах и медсёстрах тряпкой машешь?
– И всё же, попытайтесь, пожалуйста, вспомнить, возможно, вы слышали фамилию Пелевиных в диспансере? Девочка или мальчик, примерно от пяти до семи лет, – пытаюсь увести беседу в нужное русло, но женщина лишь качает головой.
У Ангелины пиликает телефон, оповещая о входящем звонке, и она, извиняясь, отходит в коридор.
В это время между мной и старушкой повисает тишина, и я прихлёбываю остывший кофе в ожидании новостей.
Геля возвращается. Вижу по ней, что новости ободряющие. По крайней мере, надеюсь на это.
– Если фамилию вы не припоминаете, то, может, узнаете по имени? Мальчика звали Максимом, девочку – Маргаритой, Ритой…
– Рита! – восклицает Мария Семёновна Петрова. – Риту помню. Точно, фамилия у неё такая и была – Пелевина. Она подолгу не лежала, поэтому сразу и не вспомнилась. Её мать привозила на амбулаторное наблюдение.
Ангелина смотрит на меня торжествующим взглядом. Ещё один винтик в копилку выстроенной комитетом версии. Красота!
А мне, мне-то, мать твою, что делать?!
– Расскажете поподробней? – просит Геля.
Ну как просит? Всем и так ясно, что у нашей собеседницы нет особого выбора. Нам нужна информация о Рите.
– Да тут и рассказывать особо нечего, – разводит та руками. – Девчушка сбегала из процедурной, пряталась на лестнице, ведущей к чёрному ходу и сидела там на подоконнике. Маленькая была, щупленькая. Всё сочиняла небылицы да шутки-прибаутки. Ох, и фантазёрка же! Я её первый раз там как нашла, то перепугалась немного. Сидела девчушка печальная такая, чуть не плакала. Волосики жиденькие по плечам распущенные, лицо прикрыто, а сама носом хлюпает. Ну я и спросила что-то вроде «Всё в порядке?», она кивает. «Как тебя звать?» – говорю, а она тоненько так, с надрывом: «Рита Пелевина». Посидела она немного, но сама убежала. Это уже потом разговорилась.
Женщина отпивает чай, а я предпринимаю одну за другой бесплодные попытки вернуть былое спокойствие.
Что ещё мне предстоит узнать о Рите? Какие ещё факты её без малого девятнадцатилетнего существования на этой планете будут раз за разом испытывать мою веру и уверенность на прочность? И, главное, что добьёт окончательно?!
– И что она вам рассказывала? – спрашивает Ангелина.
– Да как все дети: что родители не любят, что она сама брата не любит, что мама подолгу запирает её в комнате. Вы знаете, дети часто наговаривают, сочиняют всякое, и я бы решила, что так и есть, да только однажды Ритина мать спохватилась раньше времени, обнаружила пропажу да бросилась искать. А обнаружив, строго так сказала: «Я тебе что велела? Сидеть и не сметь покидать кабинет, пока не придёт врач. Разве ты хочешь расстроить мамочку? Хочешь, чтобы мамочка ругала тебя? Почему мы снова поднимаем вопросы послушания?» и всё в таком духе. В глазах лёд, словно ни капли любви к собственному ребёнку не осталось. Я и пожалела девчушку. У меня в кармане всегда конфетки лежали, всё-таки с детями работали, то коленки расшибут, то уколы болючие. Вот и Рите я протянула конфетку, говорю: «Не плачь, Ритуль. Врачи у нас добрые.». А мать ейная как зыркнет на меня, что аж сердце в пятки ушло, а потом к Рите повернулась: «Ты опять, да?», и как даст затрещину. За ручонку дочь схватила и потащила. Больше я их и не видела. Всё хотела потом узнать, что за напасть с ней была, с этой Ритой Пелевиной, от чего её тогда лечили, да дела закрутили, вот и позабыла о девчушке. Если бы вы не пришли, так бы и не вспомнила уже, наверное.
