Или хотя бы до ноября пятьдесят седьмого здесь оказаться, пока был еще в силе и власти маршал Жуков. Тот и в одиночку, если б знал доподлинно, что ему уготовано, мог раздавить Хруща. Однако в ноябре кукурузник, убоявшись популярного маршала, снял его со всех постов и посадил, по сути, под домашний арест.
Петренко попал только в февраль пятьдесят девятого, когда Молотов и его приспешники типа Маленкова и Кагановича были сняты, и Жуков сидел на даче под круглосуточным присмотром. Из кандидатов в диктаторы оставался разве что Шаляпин – а как еще он себя проявит, бог его знает. Приходилось рисковать – а где другого лидера возьмешь? Не к Брежневу же идти! Аморфный Леонид Ильич без того восемнадцать лет будет править – и к чему в итоге страну приведет?! К полному краху!
Но получится ли из Шаляпина Наполеон?
Слава создателю, Петренко хотя бы удалось на него выйти – и тот согласился действовать. Или нет – на деле председатель КГБ блефует, и дело закончится разоблачением заговора: Шаляпин выслужится, а в роли главного инсургента выступит Петренко? Кстати, тогда становится понятно, почему шеф КГБ и бегство Данилова устроил, и наружное наблюдение с пацана и Варвары снял. Одно дело – террорист-одиночка, и совсем другое – целая ячейка, или, лучше сказать, организация, антисоветский центр.
Ах, думы-думушки! Вряд ли кто из пассажиров поезда Москва – Ленинград подозревал, над чем ломает голову красивый парень в штатском, который ворочается на верхней боковой полке.
Плацкартный вагон перед Северной Пальмирой рано проснулся, принялся бриться, перекусывать вареной курицей и бутерами с колбасой, бегать к проводнику за чаем.
А вот и подтянулся дизель к Московскому вокзалу, тогда паровозы уже потихоньку сходили со сцены, и поезд номер десять по-современному дизелем управлялся.
Самую первую (и единственную пока) линию метро в Ленинграде к тому времени уже открыли и даже до Финляндского вокзала довели. Можно было быстро проехать по прямой под землей, но Петренко решил пройтись по Невскому – кто знает, ведь, наверное, в последний раз. (Именно здесь, на Невском, он в апреле пятьдесят девятого, перед своей первой поездкой в столицу, прикупил у стиляг-барыг, чтобы очаровать Ольгу Егоровну, четыре родных американских диска.)
Да, все ему здесь, в Ленинграде-59, было по сердцу: старинные автобусы и троллейбусы, малое движение, свежий ветер с Невы, ларьки с газводой и мороженым, киоски с развалами книг и деловая, но уважительная толпа.
Он вышел с вокзала на Лиговку. Там еще не вырубили насаженные по центру прекрасные липы, превращавшие проспект в бульвар, и бегали, звеня, трамваи. Петренко прошелся по Пушкинской, а потом не спеша, прощаясь с городом прошлого, дошел по четной, солнечной стороне Невского до самого Литейного. Солнечная сторона, солнечная сторона… Наиболее опасная при артобстрелах… Но таблички, извещавшие об этом, к пятьдесят девятому году напрочь закрасили – примутся восстанавливать их как память только в шестьдесят втором. А пока Ленинград, через четырнадцать лет после Победы, хотел забыть об ужасной войне и блокаде – слишком недавно они закончились.
На углу Владимирского и Невского сияла своими окнами гостиница «Москва» – спустя пару лет тут откроют безымянное кафе, которое потом назовут в просторечье «Сайгоном». Ах, порочный «Сайгон»! Именно здесь, в прибежище хиппарей и рокеров, младшая сестренка познакомится со своим Борькой, который потом увезет ее в Израиль. Ну, нет! В Советском Союзе, который построит в итоге Шаляпин, с его, петренковской, помощью, не будет места ни хиппи, ни «Сайгону», ни другой иноземной заразе.
Тут на углу Петренко влез в троллейбус третьего маршрута и по Литейному, мимо перспективы прямых улиц – Жуковского, Некрасова, мимо «Большого дома», где ему довелось прослужить пару лет в конце девяностых, поехал на Финляндский вокзал.
Там он уселся в электричку до Рощино – и уж в Рощино пересел на паровичок до Кирилловки и Каменки.
В Каменке отец, капитан Советской армии, проживал в бараке. Примерно таком же, стандартном, как Кордубцев в Тайнинке: два подъезда, два этажа. Вода – из колонки на улице, туалет – на заднем дворе.
Очнувшись в теле отца в феврале пятьдесят девятого, Петренко быстро привык к отсутствию комфорта. Давно заведенный теплый утренний душ пришлось заменить обливанием холодной водой из колонки на улице. Ну и хорошо, здоровее будет. А что в уличном сортире вместо туалетной бумаги (ее в СССР начнут производить только через десять лет) аккуратно порезанная «Красная звезда» – вообще фигня вопрос. Как и необходимость притаскивать домой ведра с водой для готовки и мытья немудрящей посуды, печь топить по вечерам. Зато в его распоряжении целых две комнатки с кухонькой и электроплиткой, холодильник «Саратов» и даже ковер на стене.
Притом двери в ту пору в военном городке не запирались. Детей пускали гулять одних, чуть не с трехлетнего возраста, и жили дружно. После торжественного вечера в честь Двадцать третьего февраля крепко и радостно праздновали всем комсоставом части под пирожки, холодец и винегрет.
Но чтобы выполнить задание, Петренко требовалось перебраться в Москву. И отпуском вряд ли обойдешься, придется жить в Белокаменной на постоянной основе. А для того – из армии уходить. Тут как раз Хрущ затеял впечатляющее сокращение вооруженных сил – стало ему казаться, что одними ракетами современную войну можно выиграть. Поэтому дембельнули Петренко без особых препон. Хотя и посетовали формально, что такой блестящий офицер собирается из рядов уволиться. И в госпитале ему пришлось полежать, посимулировать высокое артериальное давление да обмороки.
Но перед тем он сумел запастись необходимым. Какое конкретно ему понадобится вооружение, он не знал, поэтому постарался затариться по максимуму. Во-первых, у фронтовика-майора Последкина перекупил два «левых» «ТТ». Отмазка у Петренко была железная: привык к оружию, на гражданке без пистолета скучно, да и мало ли что.
Но главное – он провернул следующую операцию. Как раз в марте на полигоне проходили учения с ночными стрельбами. Воспользовавшись этим, он прикарманил себе целый РПГ-2
[45] и сумку с тремя гранатами. Как удалось? Все просто: лично контролировал вскрытие ящика с РПГ, а потом сунул один «выстрел» в свой командирский «УАЗ». Оттуда же выложил заранее заначенный (через старшину роты) использованный тубус – и списал его по окончании стрельб.
Пистолеты, РПГ и три гранаты к нему Петренко хранил, в первый раз уезжая из Каменки в столицу, по-простому: у себя в барачной квартирке под кроватью.
И сейчас, возвернувшись в Каменку, он не за личными вещичками своими, довольно скудными, пожаловал, а за этим богатством. Потому что чувствовал: время подходит.
Никто, конечно, на гранатомет и пистолеты не покусился. Кому нужно было это добро в расположении гвардейской стрелковой дивизии!
