– Я получил анонимное письмо, в котором говорилось, что на меня, как и на ряд других людей, в том числе знакомых мне, открыта охота.
– Охота? Кем? И почему?
– В письме не пояснялось.
– У вас сохранилось это письмо?
– Нет, я его сжег.
– А как к вам попало вышеупомянутое письмо?
– По почте.
– Вы сохранили конверт?
– Нет, его я тоже выбросил.
– Итак, согласно письму опасность угрожала непосредственно вам, правильно?
– Да.
– А еще кому?
– Моей девушке Людмиле Жеребятовой. И еще двум человекам.
– Кому конкретно? Вы запомнили имена?
– Да. Это Вера и Александр Чигаревы.
– Что вы о них знаете? Кто они?
– Ничего, кроме имен, я об этих гражданах не знаю.
– Кто конкретно и почему начал на вас, как вы выражаетесь, охоту?
– Как я уже говорил, причины мне неизвестны. А вот кто конкретно нападает, известно отчасти. Во-первых, это человек по фамилии Петренко. Возможно, именно он ударил вчера ножом гр-ку Жеребятову.
– Вам что-нибудь известно об этом гражданине? А также о том, почему он преследует вас и ваших близких?
– О том, почему и с какими целями он охотится на меня, мне ничего не известно. Но могу нарисовать его субъективное изображение – я запомнил его лицо, все-таки учусь на архитектора.
– Вы утверждаете, что этот человек – не единственный, кто преследует вас?
– Еще есть одна женщина, я не знаю ее фамилии, но зовут ее Варвара. Несколько дней назад она следила за мной и гр-кой Жеребятовой, а впоследствии, как я узнал, вошла в доверие к гр-ке Жеребятовой и даже проводила ее вплоть до ее места жительства. Эту Варвару я также видел сегодня, запомнил и готов создать ее субъективное изображение. Есть еще и третий человек, с ним я в контакт не вступал, имя-отчество мне не известны, но фамилия его Данилов. Я знаю, что последний упомянутый мною гражданин, несмотря на молодость, недавно работал в ЦК КПСС, чуть ли не помощником Первого секретаря тов. Хрущева Н. С.
– Почему эти люди вас преследуют?
– Повторяю: это мне не известно.
– Мутный, очень мутный тип, – резюмировал замначальника следственного отдела Московско-Ярославской транспортной прокуратуры. Он принес черновик допроса Кордубцева начальнику следственного отдела, с которым у него установились, как говорится, доверительные служебные отношения.
– Согласен, – ответствовал начальник. – Какое-то анонимное письмо, вдруг преследующие парня люди… Поехал, дескать, сам в Калининскую область на места боев, единолично искать оружие…
– Полагаете, врет?
– Конечно, врет. Купил, сто процентов, ствол у черных копателей. А то и в банде. Ты на экспертизу оружие отдай – вдруг где еще, кроме стрельбы на Тайнинской, засветился? И еще знаешь что? Возбуди против этого Кордубцева дело по статье сто восемьдесят второй – незаконное владение оружием. Под стражей не держи, но оставь под подпиской. Он у тебя чем в настоящий момент занят?
– Рисует портретики подозреваемых. Варвары этой с неизвестной фамилией, и Петренко, в которого он стрелял. Этих-то граждан мне проверять?
– А как же! Как тогда нам преступление раскрывать?.. Только ты еще вот что – из протокола фамилию первого секретаря ЦК, от греха, вычеркни. Напиши просто, возможно, упомянутый гражданин Данилов состоял на ответственной работе.
– Есть.
– Скажите, Жеребятова – она в каком состоянии?
– В тяжелом.
– Можно мне к ней?
– Молодой человек, вы с ума сошли! Я говорю: она в тяжелом состоянии. Посещения не разрешаются.
– А врач? Могу я поговорить с ее лечащим врачом?
– Врач? Врач у нее Хоменкова Юлия Петровна… Она, кажется, еще не ушла… Подождите, сейчас я узнаю.
Вот что в России за шестьдесят лет не слишком изменилось, так это больницы. Те же корпуса – только к двадцатым годам двадцать первого века они обветшали. Нет, конечно, где-то появились аппараты УЗИ и даже МРТ, но вот стены остались все теми же. А тогда, в 1959-м, они выглядели вполне щегольски – недавно отстроенные после войны. Да и нянечки-санитарки шесть десятилетий назад держались участливей.
И доктора – как та врачиха, сухопарая дама лет шестидесяти, которая все-таки вышла к Кордубцеву. Она выдала аналогичную отповедь: «Состояние Жеребятовой тяжелое, проникающие ранения печени, почки, поджелудочной. Видеть вам ее не нужно, нельзя, да и ни к чему: больная находится без сознания. Хотите помочь? Идите в церковь, молитесь, ставьте свечки».
– Я комсомолец.
– Ну и дурак, – припечатала врачиха. Правда, при этом огляделась по сторонам: никто не слышит?
– Скажите, а охранять Жеребятову будут?
– Охранять? – Недоумению врачихи не было предела. – С какой стати?
– Ее же пытались убить. Убийца не найден. Значит, он, возможно, попробует снова.
– Насчет охраны – это вы, пожалуйста, с милицией договаривайтесь. У меня подобных полномочий и ресурсов не имеется.
Кордубцев вышел из больницы с одной мыслью: «Ну, Петренко! Ты у меня за все ответишь! За все страдания моей любимой и – вот как бывает – одновременно собственной бабушки».
К Петренко, Варваре и комиссии, где они служили, у Кордубцева были старые счеты. Он знал: это именно они в две тысячи семнадцатом устроили на него засаду на заснеженной мытищинской улице – благодаря своим сверхспособностям ему удалось тогда разметать оперов, а одного даже убить. После этого пришлось сбежать и долго скрываться
[29]. И вот теперь, когда он снова начал набирать силу в двадцать первом веке, они решили достать его через прошлое. Через предков. И преследуют его здесь.
Обидно было, что, вселившись в тело собственного деда, Семена Кордубцева, он потерял все свои могучие умения, которые там, в будущем, в двадцать первом веке, делали Елисея Кордубцева королем. Здесь, в пятьдесят девятом, он не мог читать мысли, убивать взглядом, влюблять в себя толпы. Здесь он превратился в простого советского студентика, и для того чтобы защищаться, ему пришлось покупать подпольно «люгер» (конфискованный теперь милицией). Правда, у него остался в заначке еще один трофейный немецкий.
На следующий день после стрельбы на Тайнинской Петренко в половине одиннадцатого вышел из своей съемной комнаты в квартире на Чернышевского. Несколько раз проверил: нет, за ним никто не следил.
